Тысячекрылый журавль
Шрифт:
— Не оставлять же их в саду… — пробормотал Кикудзи. Он вновь собрал осколки и положил их за пазуху ночного кимоно.
Слишком горько это — оставить разбитую чашку среди камней. Да и Тикако может увидеть, когда придет.
Сначала он подумал было закопать осколки в саду, около умывального таза. Предать их земле, ведь Фумико с такой отчаянной решимостью разбила чашку. Но он не стал этого делать. Завернул осколки в бумагу, спрятал в стенной шкаф.
И снова лег в постель.
Почему Фумико боялась сравнения? С чем и когда мог бы он сравнить это сино? Кикудзи
Он не хотел никаких сравнений. Со вчерашнего вечера Фумико стала для него ни с чем и ни с кем не сравнимой. Она стала для него всем. Частью его самого.
До последнего времени он постоянно помнил, что Фумико — дочь госпожи Оота. Теперь он забыл об этом.
Раньше его чаровало сходство дочери с матерью. В ней ему всегда виделась госпожа Оота. Но теперь Фумико была только Фумико.
Кикудзи вдруг вышел из гнетущего мрака, который так долго его окутывал.
Может быть, спасение крылось в незапятнанной чистоте Фумико?..
Фумико не сопротивлялась, сопротивлялась лишь ее чистота.
Над Кикудзи раньше словно бы тяготело проклятие, сковывавшее его, державшее в тисках. Казалось, теперь проклятие, еще более страшное, должно столкнуть его на самое дно бездны, а он вдруг освободился от всякого гнета. Это было словно чудо: принимаешь максимальную дозу яда и ждешь смерти, а вместо этого наступает полное исцеление.
Придя на работу, Кикудзи позвонил в магазин, где работала Фумико. Она говорила, что устроилась в магазин оптовой торговли шерстяными тканями в районе Канда.
Фумико на месте не было, она еще не приходила. Сам Кикудзи пошел на работу после бессонной ночи. Он подумал, наверно, она тоже не спала всю ночь и под утро погрузилась в глубокий сон. Или, может быть, чувство стыда удержало ее дома и она решила сегодняшний день провести взаперти.
Кикудзи позвонил еще раз, после обеда, но Фумико не было, и он спросил у приказчика ее адрес.
Во вчерашнем ее письме, наверно, был адрес, но Фумико разорвала письмо вместе с конвертом и положила в карман. Во время ужина разговор зашел о ее новой работе, и Кикудзи запомнил название оптового магазина. Но адреса он тогда так и не спросил. Зачем ему адрес, если она сама навсегда поселилась в его сердце?..
После работы Кикудзи не сразу пошел домой. Сначала он отыскал дом за парком Уэно, где Фумико снимала комнату. Дома Фумико тоже не было.
В переднюю вышла девочка лет двенадцати-тринадцати, в матроске, должно быть, не успела еще переодеться после школы. Выслушала Кикудзи, вернулась в комнаты, потом снова пришла и сказала:
— Оота-сан нет дома, она ушла утром, сказала, что отправляется в поездку с подругой.
— В поездку?.. — переспросил Кикудзи. — Уехала? Утром? А когда, в котором часу? Она сказала, куда едет?
Девочка опять исчезла и опять появилась. Встала чуть подальше от Кикудзи, словно побаивалась его.
— Не могу вам точно сказать. Моей мамы сейчас тоже нет дома.
У девочки были смешные реденькие брови.
Выйдя за ворота, Кикудзи обернулся, посмотрел на дом, но не мог определить,
Кикудзи вдруг сковало ледяным холодом, он вспомнил слова Фумико — смерть у нас за плечами…
Вытащив носовой платок, Кикудзи вытер внезапно вспотевшее лицо. Лицо стало вдруг очень бледным, словно платок стер с него все краски. Он вытирал и вытирал, платок наконец потемнел, испачкался. Теперь холодным потом покрылась спина.
— Не может она умереть! — сказал вслух Кикудзи. Ведь Фумико воскресила его, вернула к жизни, какое же право имеет она умереть…
Но вчерашняя ее откровенность, ее прямота… Не было ли это откровенностью смерти?..
Или она, так же как мать, устрашилась собственной прямоты, прямоты греха?..
— И они оставили жить одну Куримото… — опять вслух сказал Кикудзи. Сказал в лицо незримому врагу, исторгнув весь накопившийся в душе яд. И ушел. В тень деревьев парка Уэно.
Кулики на волнах
1
Машина, встретившая их на вокзале, обогнула гору Идзу, спустилась к морю и, описав круг, въехала в гостиничный двор. В ветровое стекло ударил сноп света, подъезд стремительно придвинулся и остановился.
Портье, ожидавший во дворе, распахнул дверцу машины и спросил:
— Митани-сан, если не ошибаюсь?
— Да, — негромко ответила Юкико.
Она сидела как раз у той дверцы, которую распахнул портье. Ей, только сегодня сочетавшейся браком с Кикудзи, наверно, было странно отзываться на фамилию Митани.
Чуть поколебавшись, она первой вышла из машины и, полуобернувшись, в нерешительности остановилась, словно ожидая Кикудзи.
Когда в передней Кикудзи уже собирался снять туфли, портье сказал:
— Для вас отвели «Чайный павильон», как распорядилась по телефону Куримото-сенсей.
— Да?..
Кикудзи вдруг сел на пол, прямо в передней. Горничная бросилась к нему с дзабутоном.
Перед глазами Кикудзи снова всплыло отвратительное родимое пятно, закрывавшее у Куримото половину левой груди, этот след дьявольской руки на ее теле. Казалось, стоит Кикудзи поднять глаза от туфель, которые он снимал, и перед ним возникнет эта черная рука.
Кикудзи не видел Тикако с прошлого года, с того дня, как он продал дом и всю чайную утварь. Отношения с этой женщиной прервались сами собой, во всяком случае так ему казалось. Неужели Тикако все-таки сыграла какую-то роль в его женитьбе на Юкико? Очевидно, да, если знала об их свадебном путешествии и даже о номере в гостинице позаботилась. Для Кикудзи это было полной неожиданностью.
Он бросил взгляд на жену, но Юкико, кажется, не обратила внимания на слова портье.
Их повели по длинному, похожему на туннель, постепенно спускавшемуся к морю коридору. Они шли уже долго, а коридор все не кончался. Время от времени попадались боковые проходы — несколько ступенек в сторону, — ведшие в номера. Номер, называвшийся «Чайный павильон», оказался в самом конце коридора.