Тысячелетняя любовь Рашингавы
Шрифт:
– И это всё?! – поразилась Мария.
– Да. Это всё.
– Мне нравится такая работа, – рассмеялась Мария. – Но отчего тогда Прендр говорил столько всего?
– Он… учёных тоже заносит. К примеру, я терпеть не могу, когда несколько господ, занимаясь одним и тем же исследованием, отдельно друг от друга, в своих работах начинают яростно обличать ошибки друг друга. Гадость. Прендр мог рассказывать тебе что-то вроде того и тем засорять твою голову. Это не так ужасно, как нарушение научной этики, но некоторое несоблюдение нашего профессионального
– Я почти запуталась. Этика и этикет?
– Но вы меня понимаете. Правда же?
– Я не уверена.
– Вы напрягаетесь, когда встречаетесь с чем-то новым и незнакомым, но это полезно. Напряжение поможет запомнить непонятное слово, и автоматически искать подходящие смысловые конструкции. Но это именно та гигантская работа мозга маленького ребёнка, которая всеми так восхваляется и…
– Вы назвали меня ребёнком?
– Нет.
– Но вы сказали…
– Способность по-детски воспринимать и обрабатывать информацию никуда не теряется. Иначе как объяснить те случаи, когда, оказываясь в окружении иноязычных существ, и перевёртыши, и фиты, в итоге довольно быстро осваивают нормы чужой, казалось бы, речи, без малейшей помощи. Вы считаете, я могу намеренно вас оскорбить?
Это было неожиданное возвращение, и Мария растерялась. И не была готова услышать в голосе принца мягкость, превышающую любой нормальный уровень:
– Вы так широко раскрываете глаза… это забавно. И мило. Так я ошибся?
– Просто… вы кажетесь… иногда… очень сердитым. И я прямо-таки жду, когда вы меня выгоните за тупость.
– Этого не случиться. Во-первых, мы выяснили, что вы прекрасно справляетесь. Во-вторых, вы мне нравитесь, и я уже говорил об этом, а значит, в моих интересах найти вам постоянную работу здесь. В-третьих, я уже говорил, что моя внешность вовсе не отображает моего истинного состояния. У крылатых радужки глаз алеют от гнева и вы, возможно, не раз видели такое на юге, да и в доме Левенхэма. Но я родился таким. Это мой естественный цвет глаз и он неизменен.
– Я ни разу не видела, чтобы… как у вас.
– Не обращали внимания. Примерно четверть моих и принца Адмора наследников, а так же множество потомков, имеют ярко-красный цвет радужки. У перевёртышей, к примеру, никогда не бывает вьющихся волос. Но и у фитов они не так часты, пусть и встречаются…
– О, как раз – красные глаза, – в очередной раз прервала принца Мария, увидев за его спиной почти совсем белокожую красавицу с красивыми, огромными глазами того же, что и у Рашингавы, цвета, высоким лбом и маленьким ртом. При всей изящности леди, она была одета по-мужски, вооружена дальше некуда и очень серьёзна.
– Ты обещал провести урок, – сказала леди-перевёртыш, когда Рашингава обернулся.
– Я его проведу, но после того, как закончу здесь.
– Ты не приходил на наши тренировки уже около недели, – обвиняющим тоном продолжала девушка.
– Всего-то?
– Всего-то?! Я должна была обеспокоиться, если бы ты не появлялся лунный период?
– Пару-тройку периодов. Но это тоже нормально.
– Это
– Нормально.
– Нет.
– Да.
– Ты меня не любишь!..
– Перестань, – отвёл невидящий взгляд Рашингава.
– Мне кажется, я уже слишком утомилась, – поднялась с места Мария, до сих пор с интересом наблюдавшая семейную сцену.
– Позвольте не поверить, – неожиданно холодно сказал Рашингава, окинув девушку взглядом.
– Будь ты хоть три тысячи раз древнейший, но ты не можешь знать, кто и как себя на самом деле чувствует, – возразила леди-перевёртыш.
– Тогда я провожу вас, Цинния Мария, – поднялся в свою очередь Рашингава.
– Вы не должны тратить на меня своё время. Тем более, я уже плохо соображаю…
– Это неэффективная трата времени, – вторила Марии дочь Рашингавы.
– Не мне ли лучше знать всё об эффективности, а так же о том, что я должен делать?
Дочь раскрыла ещё шире свои и так огромные глаза, и, тихо вскипев и так же тихо справившись с собой, отвернулась, чтобы затем уйти.
Рашингава подал Марии руку, и на этот раз она приняла её. Они шли молча. А потом он забрался в паланкин вместе с ней и сел немного ближе, чем надо, чем удивил девушку. И продолжал молчать.
– Вы что-то хотите мне сказать, – поняла Мария.
– Да, хочу, – смутился уличённый Рашингава. – Но не торопите события. Дайте мне хорошенько подготовиться.
– Просто скажите то, что надо, и все дела! Как бы вы ни сказали, смысл будет один и тот же.
Принц не ответил. Он заговорил о другом:
– У нас есть время заглянуть в ресторан. Вдвоём. Как вам такая идея?
– Если это поможет вам, то конечно.
– Это поможет, – сказал Рашингава и, не останавливая шипастых, несущих паланкин, вылетел наружу. Впрочем, тут же влетел обратно. – Мы направляемся в Хорнитэль.
– Дорогое место?
– Думаю, да. Знаете, как они используют метакарты? Их подают, чтобы вы посмотрели, как выглядят готовые блюда.
– О, правда?
И, пока Рашингава, углубившись в научные дебри, распространялся о чём-то непередаваемо важном для прикладного знания, Мария гадала, предложит ли Рашингава ей стать его любовницей, или же нет. По сути, он довольно часто говорил, что она ему нравится. Между занятиями с дочерью и бессмысленной тратой времени с наёмной служащей выбрал… не то, что от него, такого рассудочного, ожидалось.
И Мария волновалась. Чем ближе шипастые несли паланкин к ресторану, тем больше уверенности было у Марии, что принц-таки обнаружит весь нескромный подтекст этого своего "вы мне нравитесь" и тем больше было желания услышать все эти слова влиятельного господина. Она, конечно, собиралась отказать, но, в продолжение обеда, он как будто не мог решиться и это её всё-таки нервировало. Хотя она сама всегда была ужасно нерешительной и из-за этого в юности упустила всё лучшее, нет, скорее упустила всё, кроме худшего. Но она изменилась, повзрослела. Или ей хотелось бы так думать.