Тысячи лиц Бэнтэн
Шрифт:
— А какие конфеты? — спросил он.
Тут уж я воззрился на телефон с недовернем.
— Я серьезно, — повторил Ихара. — Какие конфеты?
— А хрен его знает. «Поки Стикс». [21]
— Хмм. Шоколадные или клубничные?
— Шоколадные.
— Шоколад мне нельзя, — пожаловался он. — Врач запретил.
— Ну, значит, клубничные.
— Терпеть их не могу.
— Слушай, Ихара…
— Да не парься ты, Билли, — захихикал он. — Что, от жары чувство юмора засохло?
21
Длинные
Кровь ударила мне в голову, но я постарался успокоиться. Если я доживу до отставки из «Молодежи Азии», обязательно наваяю книжку под названием «Дзэн и искусство обращения с идиотами». А детективу Ихаре посвящу целую главу со множеством сносок.
— Мне нужна информация на чувака по имени Накодо, — сказал я.
Обрушилась тишина. Паническая. В этой тишине вопила сигнализация, орали сирены, кипели беспорядки на улицах. Потом безмолвный хаос вымер, и заговорил Ихара:
— Я вешаю трубку.
— Ихара…
— Ты по сотовому говоришь? Блин, скажи, что не по сотовому, пожалуйста. По сотовому, да?
— Да у меня вообще мобилы нет.
— И все равно я вешаю трубку. Встретимся на кладбище Лояма. В полпервого, скажем. Принесешь пятьдесят штук йен, упакуешь их в сегодняшний номер «Дейли Емиури». И вообще я передумал — тащи конфеты.
Он бросил трубку, а я так и не успел выяснить, каких конфет ему надо.
Сжалившись над гудком, я положил трубку и отправился в душ. Почему-то грохот воды, стучащей по ванне, напомнил мне стрекот шариков патинко, рассыпающихся по полу в зале «Счастливой Бэнтэн». Я вспомнил о несчастливом Гомбэе, размышляя, чем он занимается в такой час. Наверное, торчит где-нибудь на тротуаре, в очереди вместе с домохозяйками, пенсионерами и свеженькими безработными, жаждущими сорвать первый джекпот, когда в десять утра откроются залы патинко. Я мысленно пожелал Гомбэю удачи. Парень ее заслужил.
Приняв душ, я накинул белую рубашку, зашнуровал ботинки и помчался к Токийскому вокзалу в надежде обставить по меньшей мере миллион человек, спешащих туда же. Снаружи здание из красного кирпича выглядело вполне мило, в духе девятнадцатого века, не отличить от любого железнодорожного вокзала в европейском городке. А вот внутри — совсем другой коленкор. По эскалаторам, как продукция на сборочных конвейерах, поднимались армии пассажиров. На лицах отпечаталось утро среды, рубашки наглажены, галстуки затянуты, туфли отполированы и блестят так, что в них прямо-таки можно увидеть будущее. Механический голос заставлял смотреть под ноги, когда люди вступали на эскалатор и сходили с него; а невидимые поезда лязгали над головой и грохотали под ногами; коридоры распухали от легионов в черных и серых костюмах.
Я пробирался сквозь переходы-катакомбы, мимо турникетов и билетных автоматов, камер хранения и ресторанчиков карри, и наконец остановился у киоска, взял газету и пробежался взглядом по всем историям о надвигающихся выборах и о возможных ограничениях воды, если вскоре не пойдет дождь. Я прочитал о том, что недавно полиция конфисковала у якудза кучу дешевых русских пушек «Токарев»; увидел, что «Сопи» отправила к чертям собачьим планы производства коровы-робота из-за чрезвычайно вялого, практически несуществующего рынка коров-роботов. Еще я просмотрел передовицу о том, что в свете эскалации северокорейской угрозы необходимо поддерживать японские силы самообороны.
Наконец я нашел статью, которую искал.
В РЕКЕ НИХОМБАСИ ТОНЕТ ЖЕНЩИНА.
Тюо-ку, Токио. Вчера днем в Канда-Нисики-тё
Я никак не мог узнать, та ли самая это женщина, — разве что отправиться к Накодо. Но в подростковой журналистике долго не протянешь, если не научишься раскапывать информацию в необычных местах. А место, где утонула Миюки, в своем роде было одним из самых необычных в городе.
Район, где все случилось, находился недалеко от места, где днем раньше я виделся с профессором Кудзимой. Сойдя с поезда на станции Дзимботё, я отправился на юго-восток, к автостраде № 5, проходящей над рекой Нихомбаси. У этого района была богатая история, но ее по большей части закатали в бетон.
Я, конечно, не профессор Кудзима, но историю водных путей знаю довольно неплохо. В старом Эдо речушки и каналы, соединяющие внутренний город с широкой рекой Сумида на восточной стороне, были ключевыми для коммерческой жизни города. Но после того, как адмирал Перри и его знаменитые двенадцать черных кораблей заставили Японию покончить с изоляцией, Токио начал спешно модернизироваться, и водные пути стали терять свою значимость. К 1920-м годам движение на реке уже угасало, а после Второй мировой водные пути были обречены. Но похоронный звон раздался только в 1960-х, когда в Токио начался строительный бум и город сдвинулся к западу. Не знаю точно насчет автострады № 5, но многие большие автомагистрали построили для Олимпийских игр 1964 года. Н строили их не только для того, чтобы дать токийцам новые пути передвижения, но и для того, чтобы кинуть понты перед всем остальным миром: дескать, вот какая Япония современная.
Я шел вдоль канала под автострадой, а в двадцати футах у меня над головой грохотали легковушки и грузовики. В постоянной тени огромной магистрали вода была грязно-зеленой, трава на речных берегах не росла, потому что их давным-давно залили бетоном. Над каналами вздымались арки каменных мостов эры Мэйдзи, но ни один турист не попрется сюда от Императорского дворца поблизости, чтобы ими полюбоваться. Темно, шумно, воняет дизелем и плесенью. Представьте себе главную магистраль Нью-Джерси, торчащую над амстердамскими каналами, и поймете, на что это похоже.
Я стоял в темноте, пялился на ряды грязно-белых бетонных опор, отраженных в затхлой воде, и никак не мог поверить, что Миюки Накодо умерла тут по собственной воле. Только самый неромантичный человек в мире выбрал бы песчаное подбрюшье автострады местом для последних мгновений жизни, а даже двадцать первый век не выбил романтику из большинства двадцатилетних женщин.
К тому же мост возвышался над водой на каких-то восемь футов. Думаю, уж если решаешь спрыгнуть с моста, с тем же успехом можно поискать мост достаточно высокий, чтоб угробиться при ударе о воду. А что касается речки, не понять, глубокая ли она, потому что поверхность мутна. Короче говоря, умереть здесь — та еще задачка, на это потребовалась бы чертовски сильная целеустремленность.