Тысячу раз умереть
Шрифт:
В возрасте семнадцати лет поступил в МГУ на физмат. Экзамены для него были полной формальностью, необходимые лишь для бумажной отчетности. На третьем курсе произошел смешной случай. Рассорившись с преподавателем, читавшим курс по истории коммунистической партии, Марков не посещал его лекции и пары до конца семестра. В результате он оказался в числе студентов, не допущенных к экзаменам. Для него было сделано исключение лично ректором МГУ Хохловым Ремом Викторовичем. Ректор сам являлся блестящим физиком, поэтому всячески Маркова поддерживал. Все что от него требовалось, это прийти на экзамен по истории партии и протянуть зачетку.
Марков сдал все экзамены с отличием, но на экзамен по истории партии не пришел.
После окончания университета ему позволили выбрать место работы. Желание заниматься разработкой реактивных истребителей сделало этот выбор простым. Он стал старшим научным сотрудником опытного конструкторского бюро имени А.И. Микояна. Женился в тридцать лет, и именно этот брак привел его к такому плачевному состоянию в конце жизни. Жена ушла от него к какому-то преподавателю. О причинах я узнать так и не смог: здесь впервые появилось пестрое одеяло. Мозг старательно избавился от этих воспоминаний, превратив их в череду несвязных рваных картинок.
Погружаясь в его память все глубже, я начинал понимать, почему Маркова поместили в психиатрическую клинику. Уход жены сильно ударил по нему. Ему мерещились какие-то невероятные вещи. При этом мозг не имел ни малейшего понятия, что это все ложь. Марков воспринимал все как реальность. Я бы тоже воспринимал все как реальность, если бы не знал, что он шизофреник.
В 85-м с ним встретились агенты ЦРУ и потребовали передать им разработки последнего реактивного истребителя. Марков отправился к главному конструктору и все ему рассказал. Затем к нему в квартиру заявились агенты КГБ. Я так и не мог понять, что в этом правда, а что нет, пока ЦРУ не заявилось к нему прямо в рабочий кабинет, откуда он с криком выбежал.
Чем дальше я погружался в глубины его больного воображения, тем больше понимал, что люди с такой болезнью понятия не имеют, что больны. Конечно, это было известно и до этого. Об этом писали в книгах, журналах, защищали на эту тему диссертации. Но сейчас я мог видеть это лично. Река памяти старательно зачищалась больным мозгом, уничтожавшим все, что могло бы поставить под сомнение новое видение.
В 1987 году Маркова поместили в психиатрическую клинику. Его начальству и КГБ, вначале проверявших информацию о контакте Маркова с ЦРУ, стало понятно, что он страдает психическим расстройством. Для самого же Валентина Геннадьевича это выглядело как спецзадание. КГБ спрятало его, признав психом, а на самом деле дало ему поручение продолжать работы над новым истребителем.
Частично это помогло. Агентов ЦРУ Марков больше не видел. Дали эффект прописанные таблетки. Но агенты КГБ появлялись в его жизни еще несколько раз. На протяжении тех тридцати лет, что Марков провел в клинике, он продолжал работать, как ему казалось, по заданию КГБ. В его памяти, даже были сцены, где он передавал свои тетради с расчетами для истребителя сотрудникам этого государственного органа. Все это, конечно, было полная чушь. Никаких агентов не было. Тетради он действительно исписывал, но я полагал, что это были ничего не значащие цифры. Единственным человеком, не бросившим его в этот трудный период, была старшая сестра. Она приходила к нему каждую неделю на протяжении всех тридцати лет, приносила его любимый кефир и булочки.
Когда я вынырнул из его воспоминаний, ощущения были такие, словно по мне проехались паровым катком. Ноги держали плохо, голова пульсировала и казалось вот-вот взорвется. Я сел на стул. Пока воспоминания
Большего всего я старался сосредоточиться на чувствах. Их записывал особенно старательно. На протяжении всей жизни Марков испытывал самую разную гамму ощущений: от ужаса до неконтролируемой радости. Особенно страшно мне было записывать его ощущения, когда я понимал их ложность. Вызывавшие их события придумывал сам мозг, соответственно мозг пугался сам себя. Такой вот каламбур. Но несмотря на все свою бурную жизнь, самый большой ужас Марков испытывал перед смертью. В нем постоянно присутствовал страх. Он писал в своей маленькой тетради с каждым днем все больше, посвящая расчетам все свободное время, не занятое едой, приемом лекарств и походами в туалет.
В последнюю неделю своей жизни, он утратил способность писать. Поразивший его инсульт оставил правую руку недееспособной. Левая слушалась плохо. Когда приходила сестра, он просил ее записывать, но она отказывалась. Марков испытывал страх, но не перед смертью, а перед тем, что не успеет закончить начатую работу. Он боялся, я тоже.
Когда я закончил писать, моя футболка и больничный халат на спине были мокрыми, словно меня поливали из шланга. Это было невероятно тяжело. Его жизнь, смерть, ощущения – я все это пропустил через себя, а потом записал на бумагу. В тот день после дежурства я пришел домой и рухнул на кровать. Кристина разбудила меня только на следующий день.
На несколько месяцев вся моя жизнь превратилась в нескончаемый кинофильм. Между учебой и дежурствами я старался систематизировать полученную информацию, выискивая закономерности у разных типов больных. Как по какой-то волшебной команде к нам стали привозить пациентов психиатрических клиник, хотя раньше их почти не было. Теперь же они прибывали почти в каждое мое дежурство. Видимо, я правильно пытался использовать свой дар.
Про трагедию в «Олимпе» не вспоминал. Марк в моей жизни превратился в далекий призрак прошлого. Все-таки правильно говорят, время лечит. Забыл я и тот ужас из воспоминаний Александра Ремизова. На встречи «Олимпа» я не ходил, семья моего отца тоже. Я даже пропустил открытие памятника, хотя Екатерина Михайловна несколько раз мне звонила и лично приглашала. Я мотивировал это тем, что 31 декабря улетаю в Турцию. Мы действительно туда улетели с Кристиной, но только 4 января. Просто я не хотел возвращаться к прошлому, а памятник обязательно меня к нему бы вернул.
Работа захватила все мои мысли и чувства. Теперь я относился к моим ощущениям и смертям как к чему-то обыденному. Я по-прежнему каждый раз умирал. Это по-прежнему было каждый раз неприятно, но я пропускал это через себя, как факир, смирившийся с тем, что, работая с огнем, в любом случае, ты иногда будешь получать ожоги. Это нужно было ради результата, и я это делал.
Так продолжалось до летней сессии. Ее я сдал без особых трудов. Когда тебе нравится то, чем ты занимаешься, знания даются легко. Последний экзамен пришелся на начало июня. Сдав его, я почувствовал облегчение. Теперь не нужно было ходить на пары после дежурства, а можно было просто идти домой спать.
8 июня моя смена закончилась как обычно в девять утра. Пять минут пешком до станции метро, двадцать минут в самом метро, еще десять минут пешком, и я был бы дома. Кристина сегодня встречалась с издателем по поводу ее нового комикса, поэтому моим планам лечь спать никто помешать не мог.
Я подошел к пропускному пункту, охранник меня выпустил, но не успел я подойти к двери на улицу, как меня кто-то окликнул.
– Эрлик, постой.
Я обернулся. Екатерина Ремизова стояла в двух метрах от меня.