Тюремные дневники, или Письма к жене
Шрифт:
Первое — в обед.
Обычно все происходит так. Стучат в дверь, и приятный женский голос (здесь вместо грязных тюремных баландеров пищу разносят миловидные добродушные женщины в безукоризненно-чистых голубых передниках) спрашивает:
— Обедать будете?
— Нет, спасибо!
В этот же раз, несмотря на мое обычное «нет, спасибо», кормушка вдруг распахивается и мне протягивают полную, дымящуюся миску горохового супа (О-о-о!..):
— Кушайте, пожалуйста!
— Нет, спасибо, я не буду!
(Увы!) Миска исчезает, кормушка
— Слышал? Я предлагала!
Ага! Значит, по прямому указанию сверху! (Самой-то разносчице, естественно, на все наплевать. Прикажут — предложит, не прикажут…
Короче, хочешь — ешь, не хочешь — не ешь! У нас демократия. Это уже мне кум, потом объяснил. Более подробно).
Ну-у!.. это вы зря! Все-таки за миску чечевичной похлебки меня не купишь. Я не Иов. Это вы чего-то совсем меня дешево цените! (Чего-то я, блядь, уже мыслить начал, как какая-то блядь! Как проститутка. О цене торгуюсь. Наверное, голодание все-таки сказывается. Мозг не питается и пр. Поглупел? Да и вообще там, в Библии, по-моему, не Иов, а кто-то другой — Исав, что ли?.. Да-а… «Что-то и с памятью моей стало». Сахар! Срочно нужен сахар! А где его взять! Может, кружку съесть?)
После обеда искушения продолжаются.
«На вызов!»
На вызов? В воскресенье? К кому?
Оказалось, к куму. Молодой, высокий полноватый майор, вальяжно раскинувшийся в кресле. На стене большой портрет Дзержинского.
Ну, обычные приветствия, то да се, про голодовку обычный вопрос: отчего, да почему? — ну, в общем, обычная бодяга.
— Чай? Кофе?.. С овсяным печеньем, а?
(Вот пидорас!)
— Нет-нет! Что Вы! Никаких печений! У меня диета. Строгая.
Киваю на портрет и спрашиваю:
— О! Я вижу, у вас тут портрет Феликса Эдмундовича? Он же, вроде, сейчас… не популярен?
(Между прочим, подробности биографии этого, с позволения сказать, «рыцаря революции» — кокаиниста и маньяка — у нас почему-то недостаточно известны. Судя по имеющимся архивным материалам и документам, убивать, хотя и не своими руками, ему просто нравилось.
Впрочем, тогда ведь было много и тех, кому нравилось убивать именно собственноручно…
Интересно, кстати, употреблял ли «железный Феликс» знаменитый «балтийский коктейль» — любимый напиток чекистов и красных революционных балтийских матросов: ложка кокаина на стакан водки?
Хотя, наверное, вряд ли. Ведь они его обычно перед расстрелами пили, а лично Дзержинский все же никого не расстреливал. Как, собственно, и Сталин, и Берия, и Гитлер. И иже с ними.)
— Знаете, это творчество самих заключенных. Нарисовано, между прочим, сажей. Подручными, так сказать, средствами.
(Чудны дела Твои, Господи! Лучше бы он осиновый кол нарисовал, этот заключенный. И надписал: «На могилу дорогому Феликсу Эдмундовичу от благодарных
— Но вы ему хоть срок-то за это скостили?
Майор в ответ лишь смеется. (Понятно!)
— А почему Вы так уехать-то отсюда хотите? — спрашивает он у меня. — У нас же здесь хорошо!
— Даже слишком. Мне бы где попроще.
Майор опять с готовностью смеется.
— Ну, рад был познакомиться с таким знаменитым человеком!
(И ты туда же!)
— Ну, это я на воле был знаменитым, а здесь все равны.
Майор снова жизнерадостно хохочет. («Чему это он, блядь, все радуется? Гондон. Напился, наверное, чаю с овсяным печеньем перед моим приходом», — злобно думаю я.)
— Хотя, впрочем, у нас тут и до Вас были известные люди, — продолжает между тем кум. — Ковалев, например, тут сидел. Бывший министр юстиции. Тысячу сто с чем-то жалоб, между прочим, написал за время пребывания здесь.
(Да по хую мне твой Ковалев!)
— Ну, грамотный человек, наверное, был, — рассеянно отвечаю я. — Знал, что делал.
— Дурак он был просто! Он жалобы писал на решения, которые сам же и принимал, когда министром юстиции был.
— Знаете, вот если бы Вы сюда попали — не приведи, конечно, Господи, я Вам этого вовсе не желаю!..
Я стучу по столу.
— Спасибо.
— Так вот, если бы Вы сюда попали, у Вас тоже мнение о мно-огом сразу же переменилось бы, уверяю Вас! И те действия, которые Вы ежедневно сейчас совершаете, даже не задумываясь, и которые сейчас кажутся Вам совершенно правильными, естественными и нормальными, показались бы Вам верхом беззакония. Можете уж мне поверить! На слово.
Господин майор некоторое время на меня задумчиво смотрит.
— Возможно!
Потом решительно нажимает кнопку вызова. Почти сразу же в кабинет входит (вернее, вбегает) разводящий и отводит меня вниз, в мою камеру-сборку типа шкафа.
Кабинет кума, кстати, — на шестом этаже. Пришлось мне бедному, голодному, несчастному, измученному водой из-под крана, больному человеку… (А чем я, собственно, болен?.. Чем-чем! Душа у меня болит! Больному!.. Душевнобольному, что ли? Так и говори!.. Отстань!)
Так вот, бедному… а!.. это уже было… голодному, больному человеку туда тащиться! Можете себе представить? Сколько сил и здоровья мне это стоило? Пока кум пил чай с овсяным печеньем? (Тьфу, черт! И далось мне это печенье!) Ну, разве, скажите, это не издевательство?!
А вот сам хозяин, между прочим, и тот соизволил ко мне спуститься. Лично. Вот так. Наверное, все-таки он вчера искренне ко мне приходил. Просто по доброте душевной. Без всякой задней мысли.
Приятно все же в этом убедиться. Что вот есть еще, оказывается, на свете добрые люди. Без всяких задних мыслей. («А что там у него, интересно, с передними?» — неожиданно мелькает у меня в голове шаловливая мыслишка. Но я ее решительно гоню.) Начальники тюрем. Ах!..