Тюрьма
Шрифт:
И как он восторжествует, схватив подлеца! Как будет наслаждаться, попирая этого гадкого человека, бахвалящегося своим мнимым могуществом и господством! Да, нужно обернуться хитрецом и, раз уж вышла этакая чудовищная комбинация, играть с ловкостью и коварством книжного матерого шпиона. Дать согласие, не имея в виду соглашаться по-настоящему, от чистого сердца. И нельзя, между прочим, не учитывать каверзы и подвохи — их нынче хоть отбавляй, они на каждом шагу. Ты рассчитываешь на мощные заключительные аккорды, на окончательную и решающую схватку с силами зла, а дело оборачивается фарсом. Ты подминаешь противника под себя, сдавливаешь горло этому исчадию ада и ждешь заслуженных аплодисментов, а аплодируют твоему врагу. Кто знает, не увернется ли Виталий Павлович? Сейчас его время, фортуна улыбается ему, эпоха стелится ему под ноги. История торопливо оправдывает и обеляет подобных ему новоиспеченных господ. Держать на крючке Виталия Павловича — этому не учили
Немного приободрившись, подполковник Крыпаев сказал:
— Единственное, на мой взгляд, что может помочь вашему брату… это… с учетом, что Вася, смердящий тут беспардонно, будет все-таки убран…
— Это лирика, — возразил Дугин, — и смердит Вася, между прочим, по моему приказу, а не когда ему вздумается, так что…
— Но он начал с того, что вздумал…
— Переходите к резонам.
— Ну, я думаю, сгодится опять же вариант с заложником, а то и с двумя, с тремя…
Произнесено это было более или менее уверенно. Дугин просветлел, тихо радуясь, что подполковник перешел на его сторону — остепенился, как мог бы охарактеризовать он, — и тотчас же взял деловой тон:
— Как было вчера?
— Нет, буквальное повторение вчерашнего невозможно. Майор Сидоров теперь настороже и будет бдительнее.
— У вас есть конкретное предложение?
— Пожалуй, есть, — задумчиво проговорил Крыпаев. — Намечаются переговоры с заключенными, ну, с целью не допустить бойни… Ваш брат является, заходит, сидит какое-то время, выжидает, слушает… и вдруг… хлоп!.. — кулаком ударил подполковник в раскрытую ладонь, — берет заложника, парочку заложников, кого-нибудь из высших чинов… да хотя бы и меня… Вот тогда его шансы вырваться будут не такими уж мизерными.
Дугин-старший оживился.
— Брату я передам оружие, — сказал он, — для него самого и для тех, кто пойдет с ним.
Подполковник покачал головой.
— Этого мало. Я, например, пойду на эту встречу без оружия. Формально мы все будем без оружия. И тем не менее с нами будет вооруженный оперативник. Я не сомневаюсь в смелости вашего брата и его друзей. — Едва уловимая усмешка скользнула по тонким губам офицера. — Но оперативник перестреляет их прежде, чем они успеют объявить меня заложником. Тут вам необходим профессионал.
— Профессионала я найду. Но как его провести на встречу? Под каким предлогом?
Помолчав немного, офицер вздохнул и затем высказал догадку такого рода:
— Крутятся здесь общественные деятели, болтуны, демагоги…
— Всех мастей, да, полковник? — захохотал Дугин.
— Подполковник, — устало поправил Федор Сергеевич. — Про масти не мне судить, а пусть хоть и всех… Естественно, они эти переговоры не упустят. Если вам удастся подменить кого-нибудь из них, скажем, этого толстяка, Причудова, своим человеком, я не думаю, что это бросится в глаза и вызовет подозрения. Для майора Сидорова они все на одно лицо. Но, конечно, самого Филиппова, их директора, вам лучше не трогать. Причудов — вот подходящая кандидатура. Майор его отлично знает, но все равно, он для майора смеху подобен, как папуас какой-нибудь, значит, и вам сгодится. Но провернуть дело следует тонко. Подмена должна произойти как бы с согласия Причудова, по его просьбе, чтобы Филиппов ничего не заподозрил. И еще учтите, вашему человеку будет совсем не просто пронести оружие.
— Я все учту и все сделаю как следует, — солидно кивнул Дугин. — Уже назначена эта встреча?
— Еще не назначена. Пожалуй, несколько дней у вас в запасе есть.
— Отлично!
— И прошу вас, — вдруг с некоторой жалобностью выкрикнул подполковник, — поменьше жертв! Вообще никаких жертв!
— Ну что вы, какие жертвы? Зачем? Все будет сработано чисто и без лишнего шума. А что до вашей личной безопасности, я вам ее гарантирую, как… Ну, как это объяснить?.. Да как свою собственную! Как если бы я возлюбил вас, как самого себя! Вас это устраивает, полковник?
Виталий Павлович засмеялся с неподдельной искренностью.
Глава восьмая
События идут своим чередом, мы, в свою очередь, их добросовестно описываем, а о смысле прочего, что тем или иным способом входит в нашу творческую задачу, как и о настроении, с каким мы эту задачу решаем, вправе сказать примерно следующее: это уж наше дело — прямым путем и Бог весть куда идти или вкривь и вкось строить, если что-то впрямь строится. Это уж как пожелаем! Разбавлять ли описание элементами античной, предпочтительно, разумеется, греческой, трагедии, моралью стоиков, философией Сантаяны, отпускать ли шуточки в духе Федора Михайловича и Антона Павловича, громоздить ли барочную лепнину, пугать ли заумью, как Крученых… Каркас задан самой жизнью, а обшивку творим и приспосабливаем как нам заблагорассудится, причем многое не то что делается, а и доделывается прямо на ходу, ведь кораблик наш давно
Именно о развитии сейчас гораздо интереснее поговорить, а может быть, и самое время. Отчетливо складывается своего рода треугольник: несчастный скукожившийся беглец Архипов, видный и гордый подполковник Крыпаев, разнузданный, подлый, без зазрения совести встающий на путь шантажа и доносительства бизнесмен-политик Дугин-старший. Нам отнюдь не приснился долгий и несколько, как бы это обрисовать, аляповатый, что ли, разговор между Федором Сергеевичем и Виталием Павловичем, мы списали его с действительности, причем не прежде, чем убедились, что эта последняя твердо и честно выразилась, а не вздумала представать в качестве непотребной видимости, и в сущности так, как если бы при нем, разговоре, по-настоящему присутствовали. Достигнутый результат дает нам то, что мы вполне готовы присоединиться к хору голосов, подтверждающих достоверность картины, изображающей нависание над беглецом подполковника, в данной версии уподобленного знаменитому в истории литературы дамоклову мечу. Подполковник навис мощно и грозно, какие в этом могут быть сомнения. Но кое-что смущает. Может быть, подполковника зовут вовсе не Федором Сергеевичем? Дугин-старший ведь не прочь, как мы видели, шаловливо увеличивать чины и звания, отводить себе в жизни и в разных занимательных обстоятельствах преувеличенно большую роль и т. п., так отчего бы не предположить у него и желание наградить человека Крыпаева (а за фамилию ручаемся) каким-нибудь выдуманным именем. Но, — говорим мы, отвергая это странное предположение не по существу, а просто за его ненадобностью, — в Крыпаеве главное не имя, а то, что он подполковник и с широчайшими полномочиями прибыл в Смирновск из, как он сам любит выражаться, одного важного ведомства, чуть ли не министерства. Что же в этом может смущать?
Нет, тут что-то другое. Кажется, в самой картине грозного нависания, а мы о ней упомянули выше, заключается нечто намеренное и несколько даже надуманное, взятое, как говорится, с потолка. Ведь достоверность этой картины обусловлена прежде всего тем, что она убедительно проста и способна вписаться в любую реальность, как только та предъявит нам факт побега из мест не столь отдаленных и отклика на него в виде тщательно организованной погони. Всякий бывалый, видавший виды человек подтвердит, что так оно и бывает в жизни: кто-то бежит, кто-то преследует. Но в данном случае все-таки смущает чрезмерная ущербность бегущего, причем особенно бросающаяся в глаза, стоит нам в очередной раз вспомнить о величавости преследователя. Иными словами, причина смущения кроется в психологической стороне дела. Это только роли распределены так, что не подкопаешься, — сама жизнь определяла и распределяла, — а на самом деле ведь вправе же Архипов кое в чем и упрекнуть подполковника, заговорить о его несовершенстве, указать, что он не много достоинства выказал в неприятном, жутком для него разговоре с Виталием Павловичем. И тут же следует оговорить, что намеки на пережитый страх, на позор испуга, хотя бы и минутного, и осечки, которую иначе, как трусостью, не назовешь, это единственное, чем мог бы Архипов смутить уже и самого подполковника, а ничего больше не подсказала бы ему даже и зловеще накрывающая Смирновск молва.
Так вот, видим и чувствуем, что смущение, ни наше актуальное, ни то возможное, что уже и без архиповского вмешательства залегло в душе подполковника, никуда не ведет, ни к чему путному не приводит и способно завести разве что в пустоту. Не выпестовать в его болотистой почве ни вольное слово, ни свободу совести, ни роскошное творчество. Как есть ничто! Как ни крути, а подполковник останется величав, ретив, толков, суров, в некотором роде едва ли не аналогичен дамоклову мечу; не растеряет он, по крайней мере в настоящем случае, своего естественного высокомерия, не сбавит столичного гонора. Таким его сделала — опять же, если вспомнить картину нависания, именно на фоне ребячества Архипова и некоторых его уже вовсе не смешных дел — строгая, правильная, подчиненная уставной дисциплине, добродетельная, усердно ведомая офицерской честью жизнь. Его путь — в ряды настоящих мужчин, у Архипова — в жалкую толпу изгоев.