#тыжедевочки
Шрифт:
У нас в семье нельзя было проявлять чувства. Плачешь – истеричка/алкаш, переживаешь – псих/невротик, радуешься – инфантилизм, улыбаешься – влюбилась, шлюха. И когда меня спрашивают о чем-то более личном, чем когнитивная лингвистика или новый свитер, я сжимаюсь. Шучу, изобретаю велосипеды шуток – лишь бы отвлечь от темы. На самом деле я не знаю, как себя вести. Ответить честно, что позавчера медитировала над бритвами, но в итоге решилась только немного порезать руки, испугалась и пошла покупать свитер, чтобы все это скрыть? Сказать Андрею, что вообще-то меня каждый раз трясет перед свиданием, потому что я жутко боюсь а) что меня спросят
Я понимаю, что он не пикапер с извращенным сознанием и набором клишированных фраз, а обычный мальчик, воспитанный доброй мамой. Так и вижу, как он приходит домой, а она искренне интересуется, как прошел его день и с кем он встречался (я это действительно однажды наблюдала). Она и ко мне хорошо относится. И это так странно – как себя вести в этой ситуации? Когда спрашивают, как дела, переживают, не холодно ли мне и не хочу ли я чаю. С одной стороны, от такого отношения я таю, а с другой – начинаю не доверять еще больше.
Самое смешное, люди действительно могут увидеть во мне что-то хорошее: хорошие манеры, вежливость, сдержанность в еде, относительная эрудированность, начитанность, языки. Было бы интересно взглянуть на себя их глазами.
4 августа
Ненавижу первые свидания, разговоры-автобиографии, начиная с раннего детства и любимой каши и заканчивая тем, за что тебя любить сейчас. Андрею кажется, что он может много чувствовать, но самокопаться ему не в чем, он цельный человек. Мама его, эта добрая, рассудительная женщина с мягким ненакрашенным лицом, наверняка рассказала ему основные жизненные истины, и он их благодарно усвоил. И я не иронизирую, я завидую. Смотрю на него как на диковинный экспонат в музее.
Только вот ему я не могу это сказать, не поймет. Что мне ему сказать? «Я слишком насквозь тебя вижу, чтобы когда-нибудь полюбить»? Пью много чая, слушаю. Как слушатель я отличный собеседник.
20 августа
Хотелось бы прыгнуть с парашютом, но пока у меня из экстрима только одно отжимание на одной ноге.
2 сентября
Преподаватели начали иронически называть нас future colleagues и задавать провокационные вопросы:
– Can you speak good or bad English?
– We can do both! – говорим хитрые мы.
В любой проблемной ситуации мы вспоминаем Светлану Михайловну. Она пишет учебники на досуге, ценит хорошее чувство юмора в себе и людях, спрашивает, как у нас дела, не надоело ли нам рассказывать новости про Украину-Сирию, которые кишат extremists и находятся in political turmoil.
А мы никогда не упускаем возможности пожаловаться. И тогда кто-нибудь наиболее отчаявшийся задает главный вопрос «Что делать?»:
– Ну, сначала, конечно, повеситься, – вскидывает она брови, как будто это было нечто настолько очевидное, что стыдно, как это мы не догадались сами, – а потом сесть и спокойно все сделать.
Она ведет язык средств массовой информации – предмет не особенно приятный, потому что нужно быть в курсе всего и иметь обо всем свое мнение. Приходится много читать, говорить, думать. А довольно сложно высказываться
Хотя мое нежелание что-либо комментировать было, может быть, и честнее громких высказываний многих. За гражданской позицией людей часто стоит диван, на котором удобно пережевывать ситуацию в стране и мире. Но у меня лично нет дивана, как нет и четкой позиции. Возможно, это связано.
В группе мы друг другу отлично подходим. Все интересуются чем-то своим и не лезут в чужие дела. Кто-то ищет себя, кто-то борется с уже найденным призванием. Иногда читаем стихи собственного сочинения, играем на гитаре, поем. Мы – живой пример борьбы с безработицей и стрессом при помощи подручных средств. Мы «hopeless students», и это прекрасно. Делай как угодно, все равно никто не оценит. Если ты безнадежен, тебе все можно. Никто не говорит, что ты умный, или красивый, или подающий надежды, и тебе не нужно ничему соответствовать. А значит, нет никаких границ.
Может, поэтому у нас нет тщеславия выскочек с первых парт. Я нахожусь где-то между полным блаженством и суицидом, опьяненная отсутствием чужих ожиданий и страхом, что не смогу эту свободу грамотно применить.
3 сентября
Дома ждут переводы. Целыми днями отжимаюсь, перевожу, снова отжимаюсь, грызу морковь. На заячьей диете из всевозможных овощей жить довольно невесело. Под глазами синяки, над глазами тоже, в глазах спирали, на весах 49. Снится тренажер Смита, эллипсоиды. С таким образом жизни и вечно низким давлением сложно изображать из себя спортсменку-комсомолку-красавицу с шилом в заднице и солнцем в крови. Меня не воспитывали в пансионате для голубых кровей, и изображать из себя высший сорт так странно.
13 сентября
Мой старый пятиэтажный дом решили снести как пережиток прошлого. К концу месяца надо собрать вещи. Звонила мама:
– Мы решили взять квартиру в строящемся доме, это ближе к центру, от метро недалеко. А готовые квартиры у них либо совсем у МКАДа, либо нужно доплачивать. Ты же найдешь где пожить?
14 сентября
К середине сентября всех приличных соседок по комнате уже разобрали. Как и приличные квартиры – из тех, что я могла бы себе позволить. Неужели я стану SDF (фр. sans domicile fixe – бомж, прим. авт.), буду спать в метро и пахнуть как лошадь?
20 сентября
Андрей, как настоящий джентльмен, прискакал на помощь. Начал расписывать преимущества совместной жизни, уточнять, сколько в их квартире квадратных метров, что на всех хватит и пр. и пр. Спросил бы сначала, желаю ли я с ним жить.
– А мама не будет против? – спросила я.
– Мама? Нет.
К счастью, она была против. Она оказалась не из тех альтруистического склада женщин, которые готовы последнюю рубаху с плеча отдать, тем более ближнему, хотя именно так стремилась себя подать. Она всем давала советы, делилась опытом, не говорила грубостей, ко всем была снисходительна, всем улыбалась. Проповедовала свободу отношений, говорила, молодым людям нужно давать возможность пожить вместе до свадьбы. Со всеми соглашалась – и делала наоборот.