У черты
Шрифт:
Было ясно, что больше никакой поддержки пехоте не будет, момент, когда еще можно было на что-то надеяться, что-то могло получиться, безнадежно упущен, теперь атаковать – бессмысленно, гибельно, просто безумно. Но внизу, вдоль вала, бегал чей-то командир, младший лейтенант с автоматом в руках, в сбитой на затылок фуражке, и хриплым, сорванным голосом кричал:
– Выходи из окопов! Вперед! Выходи из окопов!.. Атакуем! Вперед!..
Справа за отделением Антона располагался совсем другой батальон, совсем другая, незнакомая часть. Среди этих солдат зашевелилось, поднялось несколько человек. Один, с винтовкой, вскочил на насыпь, за ним, на фоне огненного, пылающего зарею неба, возникла фигура второго бойца. Первый, сделав к немцам
Первый убитый вблизи, в нескольких шагах… Это всегда впечатляет, отдается в сердце, как укол, страхом за себя. Случайность, какой могло и не быть. Какая может быть и с тобой… Одна из тех, что постоянно происходят на войне. Не потянись солдат в злосчастный для себя миг глянуть вперед, в сторону немцев, сбоку бруствера перед своим окопчиком, или глянул бы чуть позже, на одну лишь секунду – и не встретился бы с пулей, да еще разрывной… Может быть, никогда больше не просвистела бы она близко, возле него, только этой было назначено так – и он к ней сам поспешил… Ах, да что гадать, разве что-нибудь угадаешь на войне – где, какой подстерегает тебя миг…
Не время было думать о постороннем, но на ум Антону пришли рассуждения из книги, что он читал в пору увлечения военной историей. Автор утверждал, что военные операции чрезвычайно редко совершаются гладко, точно по планам. Там, где действуют большие массы людей, где многое зависит от соблюдения времени, от расстояний, которые нужно преодолеть в определенные сроки, где проявляется воля, распорядительность, умение десятков, сотен руководителей различных степеней, от самых высших до самых низших, там всегда неизбежны и происходят всевозможные упущения, просчеты, промахи и ошибки, непредумышленные нарушения инструкций, указаний, опоздания, несогласованность в действиях, в движении и готовности войск, неверное понимание и, следовательно, неверное выполнение и даже полное невыполнение отданных распоряжений. И еще многое, многое в подобном роде. Наполеон, приводил пример военный историк, проиграл свое главное сражение при Ватерлоо и лишился всего, чего он достиг, императорского титула и господства над Францией только потому, что на поле битвы, что-то недопоняв в составленной Наполеоном диспозиции, неправильно рассчитав расстояние и время в пути, опоздал со своим корпусом маршал Груши. Груши был самым надежным и самым исполнительным военачальником Наполеона – и тем не менее допустил роковую ошибку.
Происходящее ранним августовским утром возле села Пересечное было словно иллюстрацией, наглядным подтверждением того, что когда-то Антон читал в книге военного историка.
Пулеметные ленты у немцев были снаряжены не только разрывными, бронебойными, зажигательными, но и трассирующими пулями. За собой они оставляли след: комочек света, точно снежинка, двигался по трассе пролетевшей пули. С возвышенности за лугом в сторону насыпи вели стрельбу с десяток немецких пулеметов; несмотря на полный рассвет, стелющиеся над луговиной лучи поднявшегося и ставшего уже белым солнца, светлячки трассирующих пуль были отчетливо видны; с возвышенности над лугом на насыпь словно мело густой снежной метелью.
Убедившись,
И немцы не изменили своим приемам, своей излюбленной тактике.
За гребнем возвышенности послышался воющий, с нарастанием и затуханием, звук. Он был подобен тому, как пытаются запустить стартером капризную автомашину, а она не хочет заводиться. Или так кричит, воет осел, который устал тащить груз, остановился на отдых, а его бьют плетью, заставляют идти вперед.
Завывание за холмом означало, что немецкий шестиствольные миномет выпускает в воздух одну за другой реактивные мины, каждая весом в сто килограммов. За этот вой при запуске ракет миномет получил у русских солдат прозвище «ишак».
Мины унеслись в зенит и стихли – будто растворились там в синеве неба, перистых облаках. Новичок на фронте мог решить, что это – все, конец, больше ничего не последует. Но Антон знал, что происходит с минами в эти мгновения тишины, как бы их полного исчезновения в небесной выси: достигнув предельной высоты траектории, потеряв скорость, почти зависнув на одном месте, стальные чушки, начиненные тротилом, поворачиваясь тупыми рыльцами к земле и вновь наращивая скорость и леденящий сердце вой, начинали свое падение из поднебесья в то место, в которое нацелили их солдаты в серо-зеленых френчах, такого же цвета приплюснутых касках на головах.
Антон бросил беглый взгляд на своих бойцов. Все они по старому участку фронта были уже знакомы с «ишаками», знали, что делать, и глубоко скрылись в своих окопчиках, залезли, скрючившись, в норы – у кого они были. В окопе с Антоном находился Телков. Он сидел на дне, подтянув к себе колени, привалившись к земляной стенке спиной, винтовка была у него между ног, руками он прижимал ее к груди, губы его шевелились, как будто он что-то говорил.
– Ты что? – окликнул его Антон.
– Я? Ничего… – мотнул головой Телков.
Антон понял – он молится. Он был верующий, носил нательный крестик, иногда мелко и незаметно крестился, а сейчас, наверное, шепотом твердил про себя: «Господи, сохрани и помилуй! Господи, сохрани и помилуй!»
Шесть мин упали на расстоянии в пятьдесят – семьдесят метров друг от друга. Одна рванула перед насыпью, две – на самой насыпи, значительно правее отделения Антона, три последние – на поле, за спинами солдат. Разрывы оглушили настолько, что Антону показалось – лопнули барабанные перепонки. Поплыла едкая вонь взрывчатки, то ли тротила, то ли чего-то еще, всегда какая-то немного другая, новая, возбуждающая тревогу: уж не отравляющее ли это вещество? Может, надеть противогаз и крикнуть, чтоб надевали все? Но никто не пострадал, никого не задело осколком, не ударило вывороченным комом земли.
В это место насыпи немцы целились потому, что здесь зашевелились, поднялись люди. Дважды в одно место по шесть стокилограммовых мин они не бросают. Еще не один раз дурным ишачьим голосом взвоет их шестиствольный миномет, но мины полетят не сюда – на другие участки русских позиций.
Один пострадавший от залпа «ишака» все же оказался: тот младший лейтенант с автоматом, что, впав, вероятно, просто в нервную горячку, в помрачение рассудка, пытался поднять и двинуть солдат в бессмысленную, ненужную атаку. Укрыться, когда мины, свирепо воя, неслись из поднебесья к земле, он не успел. От его тела не осталось ничего. Нашли только его фуражку с красным околышем и звездой и автомат – и то в ста метрах от того места, где младшего лейтенанта застигли разрывы стокилограммовых немецких мин.