У Элли опять неприятности
Шрифт:
– Скорее всего, он спит, – зевая, возразила я. – Спит в каком-то теплом и мягком месте и не слышит, как мы его зовем. А утром, когда мы проснемся, он уже будет лежать на своей подстилке…
– И у него опять откажут почки! – простонала Люси. – Он не принял таблетку!
– Ничего страшного не случится, если он пропустит один прием. – В моем голосе уверенности было гораздо больше, чем в сердце. – А теперь пошли, мы скорее поможем ему, если будем не такие усталые.
Рыдая и утирая слезы, девочки позволили загнать их в кровать, как будто им все еще было восемь и десять лет. Я уложила их и поцеловала на ночь, как будто им все еще было восемь и десять лет. Они говорили, что все равно не смогут сомкнуть глаз, потому что слишком беспокоятся из-за
Пять утра – не самое лучшее время, чтобы выходить в сад и взывать: «Кексик!» – самым громким шепотом, на который решишься отважиться. Я уверена, что есть люди, которые будут агитировать за ранние подъемы и рассказывать, как приятно прогуляться в саду свежим майским утром, когда трава еще покрыта росой, небо медленно светлеет, а птицы напевают друг другу свои песенки. Что касается меня, то я все это ненавижу. Рассвет – самое подходящее время, чтобы перевернуться на другой бок и заснуть, чтобы взглянуть на часы и с облегчением обнаружить, что можно полежать в кровати еще целый час. Это не время для того, чтобы выходить на улицу, если, конечно, вы не маньяк, или если вы не возвращаетесь домой после бурно проведенной ночи – впрочем, в этом случае вы слишком пьяны, чтобы вообще что-то замечать.
– Кексик, – шипела я, в своем заторможенном состоянии чуть не свалившись в пруд. – Хватит шляться, глупый кот! Где ты?
Пруд. Я посмотрела в его мерцающие глубины, и внезапно меня охватил такой ужас, что сон как ветром сдуло. Большая оранжевая рыбка с интересом глядела на меня, ожидая, не дам ли я ей позавтракать.
– Ты не видела кота? – прошептала я ей. – Такая большая меховая черно-белая штуковина?
Рыбка с презрением махнула хвостом и уплыла.
– Возможно, нам придется осмотреть пруд, – произнесла я за завтраком (довольно мрачное мероприятие; чуть-чуть кукурузных хлопьев и двойная доза кофе). Я попыталась сказать это помягче. Но это нужно было сказать. Просто необходимо, учитывая, как смотрела на меня та рыбина.
– О, мама! – взвыла Люси. – Как ты можешь? Что ты говоришь?
– Ничего я не говорю. – Я попыталась успокоить дочь. Она оттолкнула мою руку. – Я просто думаю, что нам лучше убедиться…
– Мама права, – мужественно заявила Виктория. – Мы перевернем каждый камень. Пошли, Люси! – Тут она попыталась утешить сама себя: – Мы его найдем!
– Где, на дне пруда? – вздрогнула Люси.
Я тоже вздрогнула. И быстро проглотила слезы вместе с кофе. Понимаете, я тоже любила этого проклятого кота.
К тому времени, когда мы выкачали всю воду из пруда, мы прокляли всех и вся. Пол был виноват в том, что выкопал этот пруд. Я была виновата в том, что не закопала его, когда Пол уехал. Рыбы были виноваты в том, что живут слишком долго и ради них приходится держать этот пруд. Моя мать была виновата в том, что всегда говорила, как мило, когда в саду есть пруд, подразумевая при этом, что у Пола больше вкуса, изысканности и интереса к прудам, чем у меня. Люси была виновата, что не позвала Кексика съесть таблетку раньше, когда еще не стемнело. Виктория была виновата в том, что целый вечер где-то шлялась, хотя была ее очередь
– Очередь? – изумленно спросила я, выливая очередное ведро илистой воды и вытирая пот со лба. – Вы зовете кота принимать таблетки по очереди?
Вот так всегда. Никогда не знаешь, что происходит в собственном доме. Настоящая бюрократическая организация со своей иерархией и внутренней политикой. Наряды на вынос мусора, санкции за отсутствие туалетной бумаги, распределение тампакса, очередь на кормление кота таблетками.
– Я думаю, – сказала Виктория, осторожно ступая в грязную, заросшую сорняками лужу, оставшуюся на дне пруда, – теперь уже видно, правда?
Мы с Люси следили за ней взглядом, когда она нервно прочесывала пруд сетью.
– Ничего, – проговорила она наконец, и голос ее дрогнул от облегчения. И еще несколько минут никто не мог говорить о наших ужасных невысказанных страхах, которые уже отступили куда-то в область ночных кошмаров. – Пусто, – добавила Виктория уже тверже и улыбнулась: – Если не считать этого. – Она выудила кубик Рубика, который со злости зашвырнула в пруд, когда всеми нами владело безумие кубика, и забыла о нем.
Люси покраснела и засмеялась. Потом мы снова замолчали, подумав о рыбках (которые злобно виляли хвостами в полной воды кухонной раковине) и о пустом пруде (который теперь придется снова наполнять водой). И еще мы подумали, хотя никто из нас не захотел сказать это остальным, что утро уже в разгаре, и если Кексика нет в пруду, то где же он?
А потом зазвонил телефон, и мы вспомнили, что сейчас середина утра среды, и все мы должны быть где-то в другом месте.
– Ой, это наверняка с работы! – воскликнула Виктория, когда я пошла к телефону. – Скажи им, что я заболела!
Но это звонили не с ее работы. Это звонили с моей работы. Это был Сопливый Саймон, Саймон, контролировавший всю мою жизнь и внесший серьезное предупреждение в мое личное дело, который даже за миллион лет бы не понял, что мне необходимо было выкачать пруд, чтобы проверить, нет ли там кота.
– Мне очень жаль, Саймон, – сказала я. – Меня тошнит.
Это была вторая ложь. Просто удивительно, до чего просто она мне далась. Как будто я была прирожденной лгуньей, как будто я всю жизнь только и делала, что лгала. И мне даже не стало стыдно. О, я не сомневаюсь, что Виктория каждый раз, когда ей хочется поваляться в постели, говорит, что у нее грипп или болит живот. Но позвольте сказать, что ее не так воспитывали, и меня тоже. Меня-то уж точно не так! Я в свое время ходила в воскресную школу и просиживала воскресные вечера в холодной церкви (кстати, именно там я встретила Пола, и он мне сначала не понравился, потому что носил слишком длинные штаны), там мне и рассказали, как опасны ложь, воровство, жульничество на экзаменах и ругань. Я вообще не знала ни одного ругательства, пока не пошла в воскресную школу для старших – тогда их записал в моей Библии толстый парень по имени Грэм, который все время норовил залезть мне под юбку. Я часто думаю, что с ним теперь. Но это все ерунда. Главное то, что я неожиданно стала просто закоренелой лгуньей.
– О господи, – сказал Саймон, недоверчиво и очень устало. – И что же с вами такое?
– Тошнота, – туманно объяснила я. – Ужасно, просто ужасно тошнит. Лучше я пойду, а то меня опять стошнит.
– Ну что ж, надеюсь, вам скоро станет лучше…
Я повесила трубку, постаравшись, чтобы у него сложилось впечатление, что меня опять тошнит.
В этот день мы все занемогли: Виктория выяснила, что у нее болит горло, а Люси, которая собиралась идти утром в колледж, сказала, что придумает какое-нибудь оправдание завтра. Мы обыскали сарай. Мы обыскали дом, открыли дверцы буфета и вывалили его содержимое на пол. Мы ползали под кроватями, заглядывали в трубы, даже залезли на яблоню – почти на самый верх. Точнее, Люси залезла, а я держала дерево. Мы бродили по улицам, уныло и занудно крича: «Кексик!», и старались не обращать внимания на взгляды прохожих, которые, очевидно, считали нас бездомными и очень голодными.