У града Китежа(Хроника села Заречицы)
Шрифт:
От прежних отношений между отцом и сыном ничего не осталось. Илья пошел своей дорогой, и отцовский дом стал для него будто чужим. Илья приходил иногда к матери.
— Хочешь, што ли, — спрашивала она сына, — я положу тебе молочной кашки?
— Нет, мамынька, заповедь не дозволяет.
Больше трех месяцев прошло, как Илья заболел. Изменился он до неузнаваемости. Страшно было на него смотреть. Временами распухало его лицо, отекали ноги. Одни говорили: «Напасть господня за обиду православной церкви»; другие уверяли: «Надорвался в труде». А он, как ушел
— Не мне отвечать перед богом, — знать, што не едят в среду и пятницу!
Зашел как-то отец навестить Илью и застал его сидящим на кутнике, и ел он брюкву. Иван Федорович удивился:
— Да ведь от брюквы только хвори больше!
— А што, тятенька, поделать? Есть хочу, а седни постный день.
— Ты бы что-нибудь посытнее ел, а не о постных днях думал.
— Бога боюсь.
— А може, Зинаиду?..
Илья промолчал.
— От брюквы ты не выживешь… — сказал Иван Федорович.
И на самом деле, Илья день ото дня сходил на нет. Совсем ослабевший, еще пытался бороться с недугом. Изредка появлялся на пристани, иногда приходил в лес. В последний раз Илью видели со Шкуновым. Тот учил его делать ботники.
— Осину ищи на раменях, — говорил Шкунов, — по шахрам, выбирай прямую, гладкую, обтесывай, сколь надо, и вынимай теслой середку-то. Потом поворачивай спиной, очищай строгом. На спине навертывай дырочки и вколачивай гвоздики из крушинника. А уж свернешь вверх воротом — и тесли от гвоздика до гвоздика. Пройдешь до дна, возьми клин, поразопри маленько. Потом клади на козлы, разводи под ботником огонь, и разопрет его. Растопыришь бока-то, снимай с огня, отстрагивай, ставь каракули, посмоли и отправляйся хошь в Нижний, хошь на тот свет!
— Нет, дядя Иван, я еще поживу… стану теслить ботники… Эта работа полегче, — може, поправлюсь…
Но Илья таял как света. «Телом большой, — говорили про него, — а нутро у него сгорает». Песков посоветовал Зинаиде посадить мужа в кадку с холодной водой и обещал читать ему житие святых, наказывал держать больного в воде до тех пор, пока не увидит духа святого. Илья на это согласился. Перед тем положил еще двести земных поклонов.
Долго терпел Илья, сидя в холодной воде. Песков не успел кончить жития, как больной потерял сознание. До этого уставщик только успел спросить:
— Видишь ли святого духа?
— Вижу, вижу, — ответил Илья и лишился памяти.
Из бочки его без чувств перенесли на кутник. Зинаида еще верила — Илья встанет. «Обиды я от него не видела, — думала она, — благодарить его надо от земли до неба. Стойкий он в нашей вере». Но и у нее временами закрадывалась мысль о его смерти. И тогда Зинаида говорила Илье:
— Не оставь озими-то без бумаги: умрешь, свекор может заспорить.
— Да я к сенокосу-то поправлюсь, выкошу траву, сожну хлеб, а може, бог даст, и раньше встану.
— Слушай меня, Илья, ты хоть детей потешь, свое имение
— Чудная ты, куда все денется, все нашим ребятам и останется.
Зинаида подносила к Илье детей. Их росло двое.
— По три года болеют, Зинаида, и выздоравливают. Гляди-ка, я еще могу с боку на бок ворочаться.
Больного навещал Фома Кирикеевич. В последний раз Зинаида ему шепнула:
— Просит холодную воду.
— Капли глотнуть не давай, — наказал Фома Кирикеевич, — студи отварную, а в холодной воде мочи тряпку и прикладывай к голове.
Как-то Зинаида ушла полоскать белье. Илья встал, вышел во двор, достал из погреба снегу. Обессиленный, он обратно полз.
— Мать-то у вас жадная, — жаловался он маленькой дочурке, — снежку не даст!
Вернувшись с колоды, Зинаида увидела на груди мужа комок снега.
— Как это ты достал-то?
— Сам… Горит нутро-то мое… горит!
После снега ему стало хуже и хуже.
— Нет, Зинаида, видно, уж я иду к тому, што расстанусь с тобой.
— А може, Иленька, выздороветь?.. Счастья-то мы еще с тобой не видали.
— Нет, нет, Зинаида… Живи с детьми, как знаешь… Одно только плохо… Молодой жить-то остаешься, встретишь всякое, може, и мужика захочешь пустить в дом.
— Нет, — уверенно отвечала Зинаида. — Ты умрешь, но знай: я проживу одна, непорочной вдовицей.
— Там, — показал Илья глазами на небо, — я не волен буду над тобой. — При этих словах он тяжело вздохнул и заплакал. Взял руку жены, погладил: — Э-эх, охота б пожить-то, да, видно, расстаться придется…
— Да полно-ко, Илья, може, не даст ли бог здоровья.
— Нет… чую, ты близка мне, а смерть ближе тебя.
Пришли Инотарьевы. Иван Федорович, глядя на сына, почувствовал у себя на глазах слезы и, уходя, подумал: «Лучше б мне лечь в землю, а тебе пожить!..»
Все видели — не хотелось Илье умирать, но жизнь его кончалась.
Накануне смерти Илья приснился отцу: будто взлетел он на вершину неведомой горы. Рассказывал Иван Федорович Пелагее:
— И сделалось мне боязно. Взглянул я было на левую сторону — озеро, ему нет конца, оно плещется и ровно людей выкидывает на берег. Взглянул направо — стоит наш Илья над оврагом. «А ты как, тятенька, сюда попал?» — спрашивает он. «Да я взлетел, ведь мы тебя с земли не отпускали». — «А я явился на судилище». И кинул он мне какую-то палку… она угодила мимо. Вижу, он пошел, и все дальше от меня, дальше, и скрылся. Поодаль от меня проходил народ толпами, и все нагие. Я их спрашивал: «Что вы за люди, куда пошли?» — «На суд страшный», — отвечали мне. Вижу, Назарий тут же трясет бородой.
В обед следующего дня к Инотарьевым прибежала растрепанная внучка:
— Пойди-ка, дед, скорехонько, мамынька баит — у нас тятя умер.
Иван Федорович вошел в избу, а Илья уже лежал с заострившимся носом, недвижимый.
— Ах ты, мой сынок, сынок, как же это все случилось?
— Весь он здесь, батюшка, — тяжело вздохнув, проронила Зинаида.
Она крепилась, не плакала, а ее тетка, гостившая в последние дни у них, причитала.
На другой день Илью увезли в Хомутово и схоронили на старообрядческом кладбище. Возвращаясь с похорон, Иван Федорович сказал Пелагее: