У града Китежа(Хроника села Заречицы)
Шрифт:
А девушки, разделив подарки, запели:
У Матвея у Михалыча Дом-то на семи верстах, на верныих, Посередь двора-то горенка…Таисия молча опускала голову, расправляя на уголках носового платка кружева.
— Ты, чай, с желанием за меня идешь?
— Не знаю, Матвей Михалыч, да и как девушка скажет вам правду?
— Молчи… молчи, Таисия Ивановна, — остановил ее Бессменов. — Значит,
— Я этого не сказала.
Бессменов отвернулся, желая скрыть краску, залившую его лицо.
— Я вас, Таисия Ивановна, бить не буду и принуждать любить не стану… сами коли-нибудь полюбите.
— Молодые сидят, любезничают, — заметил Кукушкин, — а гости скучают. — Он все ждал, что его попотчуют чаем из самовара, потому и не уходил. — Нам теперь интересно над народом дивоваться. Што мы нынче видим? Девки сидят, только зерна шелушат, а мы, бывало, придем на гулянку, нас девки встречают песней. А то так мы, парни, пойдем по улице, запоем и подкатимся к девкам.
— Ты, Сергей Лексеич, лучше расскажи девушкам, как ты тятеньку мово стриг.
— Нет, Иван Федорович, об этом стыдно рассказывать. Одно только помню: Фед Федорыч бежал за мной и кричал: «Ах, мерзавец экий, што ты наделал! Надо ж так высоко подстричь — на смех выставил Инотарьева!..»
Бессменов ехал от невесты и всю дорогу думал: «Значит, все неправда. Напрасно я поворачивался в духов день лицом на восход. „Стереги, — учили меня, — во все глазки, во всю думку праву звездочку, ту, что перед тобою ниткою потянется и падет, пожелай себе счастья и думай скоро-наскоро, не дай угаснуть канувшей звездочке“. Все это я проделал не один раз, не одну подстерег звездочку, да, видно, думал не скоро».
Прошла неделя, Таисия не передумала. С утра в доме жениха собрались поезжане. С лавки поднялся отец Бессменова — Михаил Петрович. К отцу подошел Матвей, за ним родные, гости. Поклонившись родителю в ноги, сын встал, стряхнул с коленок что-то невидимое и попросил благословения по невесту ехать.
Михаил Петрович повернулся к киоту. Пред закоптелыми образами с тусклыми медными венчиками теплилась лампада. Ее свет слегка отражался в старых лакированных «новоделах» под новгородское письмо. Закладывая на лоб тяжелую руку, отец соразмерно отвешивал щепоть большого креста, то на одно, то на другое плечо. Помолившись, Бессменов щучьими глазками смерил еще раз сына, поезжан. Покрестил Матвея образом спасителя и передал икону дружке.
Перед домом выстроилась вереница лошадей, возле них давно галдели ребятишки. Впереди стояла, потряхивая головой, разукрашенная лошадь. На ней новая сбруя, под дугой колокольчик, на оглоблях и хомуте разноцветные ленточки.
— Красота! — воскликнул дружка, оглядывая свадебный поезд. — Пускай все видят — Бессменов женится.
Застоявшиеся кони нетерпеливо переступали. Дружка, без шапки, с образом, ходил вокруг «поезда», читая про себя, а местами вслух свадебный псалом царя Давида.
— Проходи
Возле лошадей толпились любопытные. Только древние старики и старухи, не в силах выйти из избы, не отходили от окон. Малыши, словно воробьи над лошадиным следом, бежали гурьбой за дружкой и уговаривали взять их «по невесту». Дружка, сопровождаемый детьми, дошел до «корзинки», в которой сидел жених, поцеловал икону, поправил перекинутое через плечо вышитое полотенце, надел шапку и подал знак отправляться.
— Поехали, поехали! — закричали детишки.
— Ну вот и тронулись, — сказал дружка, садясь рядом с женихом. — Видел я много свадеб, но все не лучше твоей. Хотя бы про себя скажу. Не поучен я, и богатством родитель не наградил, рос сызмальства без отца. И у меня озорства вроде как бы к разбою или к чему такому богатому не было. Женился я на двадцать втором году, по любви, возил невесту в церковь. Без попа невеста не шла. Но ехал я не как ты, а на чужой лошади, брал ее у покойного Фед Федорыча. Свадьба была в мясоеде, а весной пришлось идти к Инотарьеву, убирать сенокос.
Лошади свадебного поезда трусили, приближаясь к Заречице. Жених, вырвавшись из-под отцовского надзора, был в томительном ожидании: а вдруг Таисия его осмеет? Пойдут пересуды, терзания, от стыда некуда будет скрыться. Представив все это себе, он выдернул кнут и с горячностью ударил по лошади, зная, что уже теперь все равно ничего не поможет. В нем пробудилась какая-то горечь, скрытое озлобление и желание отомстить любому, вставшему у него поперек дороги. «Лишь бы только положили венцы, — тешил он себя, — и окрепнуть силами, я…»
Когда «поезд» подъезжал к Заречице, к Бессменову в дом прибежали ребятишки. Постучались в дверь.
— Вы пошто пришли? — встретила их мать Матвея.
— Лапшу хлебать.
— Да ведь молодых-то нет!
— Приедут, коли нет! — в один голос кричали мальчишки.
За смельчаками в избу нерешительно входили более робкие. Ребята пришли со всей деревни. Бессменова наложила в большую деревянную чашку лапши. Раздала ложки, и ребятишки обступили стол. Быстро осушили чашку, перевернули ее и забарабанили ложками по донышку, забарабанили и закричали хором:
Лапша горяча, Молода хороша!Мать жениха — женщина старого порядка, медлительно отдавая долг обычаю старины, взяла со стола чашку и пошла к печи добавлять лапши. Так делалось только у исправных людей.
Пока мать Матвея кормила ребят, отец жениха — Михаил Петрович — залез погреться на печь. Он все еще никак не мог согласиться с произведенными на свадьбу расходами.
«Я, — вспоминал он, — не спросясь у тятеньки, купил только шапку да на рубаху, и то покойный вздыбился. „Да как ты смел без моего разрешения?“ — закричал он, сгреб меня, жениха, за виски и оттаскал».