У каждого свой путь.Тетралогия
Шрифт:
Костя задумался и ничего не ответил. Он вдруг вспомнил, как Лешка говорил ему о желании иметь какую-то там игровую приставку к телевизору и джинсы “как у пацанов”. Сын никогда ничего не просил, но Силаев вдруг понял, как хочется мальчишке иметь хотя бы часть того, что есть у других. Жена, стоя у дивана, что-то бурчала, но он не слушал. Решение пришло. Мужчина безо всякого выражения посмотрел на жену и тихо сказал:
— Я уеду воевать, но Лешка будет жить у моей тетки в Рязани. Там и в школу пойдет. Тете Наде поможет, да и она за ним лучше присмотрит, чем ты. Хоть
Лариса, открыв рот от неожиданности, молчала. Она даже на его последние слова внимания не обратила. Пришла в себя и кивнула:
— Хорошо, я не против, но надо еще и Лешку спросить, хочет ли он ехать к тетке в медвежий угол?
Косте очень хотелось сказать ей, что она и сама выросла вот в таком “медвежьем углу”, но не стал. Так как знал, ссоры тогда уж точно не избежать. Лариса считала себя чуть ли не коренной москвичкой и каждое напоминание о Рязани принимала, как оскорбление. Подполковник позвал Лешку в кухню и спросил. Мальчишка обрадовался:
— К тете Наде? С радостью поеду! Она такая замечательная!.. — Оборвал радость и внимательно посмотрел на отца: — А ты куда, пап?
Силаев сжал заболевшую душу в кулак и весело усмехнулся:
— В командировку отправляют на Дальний Восток на пару лет! Денег привезу и тебе приставку купим с джинсами.
Лешка вздохнул:
— Да не нужны мне ни джинсы ни приставка по большому-то счету, лишь бы ты не уезжал. Я скучать буду. Но если уж так надо, да не на войну, тогда едь… Только ты побыстрей приезжай. Обещаешь?
Он подхватил сына на руки и усадил рядом с собой. Обхватив за плечи притиснул к себе, слегка дотронулся кончиком указательного пальца до его носа. Лешка смотрел на него во все глаза. Костя подмигнул и еще раз улыбнулся:
— Как только, так сразу! Ты же меня знаешь. Я тоже скучать буду.
Уже на следующий день он написал рапорт на имя начальника академии с просьбой отправить в Чечню по контракту. Генерал попытался отговорить, но Костя стоял на своем. Через месяц просьбу удовлетворили и подполковник Силаев отправился в Грозный.
Степанову через сутки отправили в Моздок. Загипсованная, перетянутая бинтами и укрытая по грудь байковым одеялом, она напоминала египетскую мумию. Руки не шевелились, голова еле ворочалась, ноги в металлических шинах страшно болели. Носилки с ранеными вносили в вертолет и вплотную ставили друг к другу. Марина пыталась протестовать и требовала, чтобы ее не отправляли никуда, ругалась и кричала. Над разбушевавшейся женщиной склонилось лицо хирурга:
— С ног до головы в бинтах, еле шевелитесь и так ругаетесь! Вы хоть понимаете, что переломанные кости срастутся не раньше, чем через пару месяцев? Мы не можем так долго держать вас здесь. В Моздоке спокойнее, да и питание получше нашего. Прекратите буянить, Марина Ивановна, а иначе я вам снотворное вколю!
Ей пришлось смириться. Она лежала на носилках и смотрела в потолок вертолета. С трудом повернув голову, посмотрела на соседей слева и справа. Вздохнула, вспомнив о потерянной записке от Кости Силаева. Ей вдруг захотелось прочесть
В Моздокском госпитале вновь возникли проблемы с размещением. Все ранее лечившиеся женщины были размещены по городским больницам. Степанова оказалась единственной раненой женщиной. Везти ее в обычную гражданскую больницу было нельзя. Никто пока не знал, что в федеральных войсках воюют женщины. Неминуемо начались бы расспросы. Вездесущие журналисты мигом ухватились бы за “сенсацию”. Сообщать об этом раньше времени не стоило. Марину положили на кровать-каталку и поставили посреди коридора. Главврач долго пытался сообразить, куда же поместить пациентку. Стоял рядом и раздумывал. Потом приказал:
— В ординаторской отделите угол ширмами и поставьте там каталку. Положим женщину туда.
Вот так Степанова очутилась в отдельном помещении, если можно было так выразиться. В ординаторской постоянно толпился народ. Стоял шум и гам. Многие заглядывали за ширму, здоровались с ней. Марине не было покоя ни днем ни ночью. Заглянувший через несколько дней главврач мигом понял все по ее покрасневшим воспаленным глазам, хотя она и не жаловалась. Мужчина покачал головой:
— Да, милая, я сделал глупость, поселив вас здесь. Ну, что ж, придется исправлять!
Женщину, по распоряжению начальника, перевезли в его собственный кабинет. Вновь отгородили угол ширмами. Здесь народу было поменьше, да и по ночам никто не мешал. Степанова целые сутки после “переезда” отсыпалась. Главврач приказал не мешать. Женщина пошла на поправку. Через три недели сняли бинты с головы и рук. Марина попросила у медсестры зеркало. Посмотрела на длинный шрам на правом виске и попробовала прикрыть его волосами. Получилось. Она грустно улыбнулась:
— Придется прическу менять…
Медсестра с нескрываемой завистью посмотрела на ее лицо и успокоила:
— Вам любая прическа к лицу. Хуже с руками: придется вам носить кофточки с длинными рукавами даже летом или искать хорошего пластического хирурга, который бы убрал шрамы.
Марина посмотрела ни синюшно-розовые рубцы на руках и усмехнулась:
— Ерунда! Мне же не замуж выходить…
Женщина покачала головой:
— Я бы не спешила с такими выводами. Вы еще молоды.
Еще через месяц Степановой разрешили встать на ноги. Гипс сняли. Над коленями багровели рваные шрамы. С двух сторон ее подхватили медсестры. Женщина осторожно коснулась ступнями линолеума и попробовала встать. Большой боли не было, но ее шатнуло. Мышцы отвыкли от напряжения. Медики не дали упасть. Главврач протянул костыли:
— Давайте-ка учиться ходить по новой, вот с этими предметами…
Подсунул ей под мышки оба костыля. Марина мгновенно навалилась на них и попыталась передвинуть ноги по очереди. У нее получилось. Женщина широко улыбнулась и сделал еще пару шагов. Затем еще и еще. Хирург внимательно наблюдал за ее лицом. Потом сказал:
— На сегодня хватит! Завтра можете пройти еще чуть больше и так с каждым днем. Придется тренироваться. Пока в моем кабинете, а затем и в коридоре. Он у нас длинный!