У края темных вод
Шрифт:
Старуха согнула колени и опустилась, как опускается лошадь, прежде чем завалиться на бок. Постояв на коленях, она собралась с силами и переместилась на задницу. Пистолет она выложила на коврик рядом с Терри, протянула руку и коснулась его лба.
— Там, во дворе, колодец, — сообщила нам она. — Одна из вас — одна девчонка, не обе — пусть сходит наберет ведро воды.
Я отправилась за водой. Старуха даже головы не повернула, когда я вернулась и поставила перед ней ведро. Пистолет так и лежал на пыльном половике, схватить его было бы проще простого. Но я заколебалась — она осматривала руку
— С рукой совсем плохо, — сказала ведьма. — Эй ты! — обратилась она к Джинкс. — Подойди к сундуку, открой его и принеси оттуда длинный деревянный ящик.
Джинкс послушалась. Старуха встретила ее с пистолетом в руках. Я так понимаю, сообразила, что Джинкс сильно зла на нее после этих рассказов насчет рабов и девочки, проданной в бордель. Джинкс поставила ящик, и тогда старуха велела мне подкатить к ней поближе полено. Я не знала, к чему это, но повиновалась, а потом все так же молча отошла и села на прежнее место.
Старуха закатала рукав на раненой руке, и у меня вырвался невольный вздох: не только кисть потемнела и стала черной, как смертный грех, но и вся рука до самого локтя. Костлявыми пальцами знахарка пощупала шею Терри.
— Пульса почти нет, — сказала она. — Недолго он продержится с такой рукой. Впрочем, и без нее не факт, что продержится.
— То есть как? — не выдержала я.
— Бери это ведро, выливай воду в котел. Снимай с огня кастрюлю, пошевели уголья и ставь котел греться. Пусть закипит. Руку надо отнять.
— Отнять? — переспросила Джинкс.
— Я ее отрежу, — разъяснила старуха.
— Ничего вы не отрежете.
— Мне вообще-то наплевать, — заметила старуха. — Но руку надо отрезать, и я знаю, как это делается.
— Вы могли бы отпустить нас, и мы бы отвезли его к доктору, — предложила я.
— Могла бы, но не хочу, — возразила старуха. — К тому же автомобиля у меня нет, а своего мула я убила и съела — вот почему в доме было так грязно. Я вышла во двор и выстрелила в него, но не убила, и он вбежал через открытую дверь сюда, и мы с ним сражались не на жизнь, а на смерть. Он носился, и брыкался, и кучи валил повсюду. Весь дом разгромил. Даже когда он свалился, пришлось перезарядить пистолет и всадить в него еще несколько пуль. Учтите: к мулу я была довольно-таки привязана, а вас я и знать не знаю. Так что не наглейте.
Слушайте меня внимательно, девочки: прежде чем вы его куда-нибудь довезете, даже если я позволю вам уйти, он будет уже мертвее комка грязи на дороге. И не факт, что его удастся спасти, отняв руку. Ему совсем плохо.
Мы трое сидели, смотрели на нее и пытались хоть как-то осмыслить, о чем это она говорит.
Старуха тем временем открыла свой деревянный ящик.
— Тут у меня инструменты хирурга, — пояснила она. — Мой папочка был хирургом в Гражданскую войну, а после войны работал врачом на другом конце Техаса, в городе Мейсоне. Я лет с двенадцати помогала ему выхаживать больных. Я знаю, как это делается. Я несколько раз помогала ему при операциях, а потом разок-другой делала их сама, когда он состарился и начал прикладываться к бутылке. Никто не знал, что оперировала я, даже пациент, ведь
— Нельзя его так увечить, — сквозь слезы проговорила Джинкс. — Он такой красивый, как же он останется без руки?
— Все мы сегодня смазливее, чем будем завтра, — отвечала старуха. — Но в мертвецах ничего красивого нет.
— Схвачу полено и огрею тебя по голове! — всхлипывала Джинкс.
— Попытайся, — сказала старуха. — Но я могу хотя бы предоставить ему шанс. Пробьешь мне голову — и того не будет. И этот пистолет давно водит дружбу с моей рукой. Пистолет еще папочкин, папочка убивал из него янки. Потом его переделали под патроны, в нем шесть зарядов. Стреляю я отменно, много дичи настреляла и бешеного мула прикончила, а когда я была молода и красива, как твоя мамочка, — добавила она, обращаясь ко мне, — я пристрелила ухажера, который позволил себе распустить руки. Мой папочка и братья взяли труп, повесили его на дереве и принялись скакать вокруг на лошадях и колошматить его палками, пока он не стал смахивать больше на гигантскую отбивную, чем на человека. Так что, поверь, рука не дрогнет.
— С чего это вы решили нам помочь? — спросила я.
— Сама не знаю, — усмехнулась старуха.
Вмешалась мама:
— Девочки, с рукой у него и правда плохо. Совсем плохо, и с каждой минутой становится все хуже.
— Ты тоже считаешь, что ее нужно отрезать? — спросила я.
Прежде чем мама успела ответить, снова заговорила старуха:
— Не хотите — ступайте за дом, там лопаты подсунуты. Как раз вам по руке будут. Начинайте копать могилу.
Я посмотрела на Терри. Казалось, он уже почти и не дышал.
— Режьте! — сказала мама.
— Что такое? — возмутилась я. — С какой это стати ты решаешь?
— Кто-то должен.
— Она просто злобная старуха, ей лишь бы оттяпать все равно что, все равно кому, — заявила Джинкс. — А у вас вообще нет права голоса. Он наш друг, а не ваш.
— Либо я режу, либо нет, — сказала старуха.
— Можно мне посмотреть на него поближе? — взмолилась Джинкс.
Старуха подобрала пистолет и отъехала на заднице чуть в сторону:
— Иди любуйся, но поаккуратнее, не то стреляю.
Джинкс двинулась первой, я сразу за ней. Она наклонилась над больным, глаза в глаза.
— Терри! — позвала она.
Он не ответил. Глаза его закатились, был виден один только белок, точно в яйце.
Джинкс коснулась влажного лба и обернулась ко мне:
— Сью Эллен, он так и горит.
Я тоже потрогала и подтвердила:
— Как будто внутри сухую траву подожгли.
Мы осмотрели руку Терри. Она почти вся почернела и раздулась, как свиной окорок. По черному тянулись красные полосы, а местами уже и мясо отслаивалось от костей. Сильно пахло гниющей плотью. Из руки сочился гной, мухи откладывали в ней личинки.
— Мне кажется, другого выхода нет, — сказала я, вопросительно поглядывая на Джинкс.
— Я не хочу брать это на себя, — замотала она головой.
— Нет ли где-нибудь поблизости врача? — спросила я старуху.