У края темных вод

Лансдейл Джо

Мы все это заприметили, пока шли к дому, и решили, что лучшим выходом будет говорить все прямо, положиться на доброту обитателей здешних мест и попросить у них еды. Я так проголодалась, что ела бы из горсти сырые бобы.

Джинкс рассудила, что ей лучше держаться позади и предоставить мне вести разговор, ведь тут вполне могли оказаться белые люди. Если в доме живут цветные, тогда она выступит вперед и сама поговорит с ними. Но всегда лучше исходить из того, что тебе могут встретиться белые — они порой здорово злятся,

когда к ним обращается черный.

Я подошла к двери, коротко постучала и отступила в сторону. В доме что-то зашуршало, словно крыса завозилась под газетами, а потом дверь открылась. Передо мной стояла старая-престарая женщина, тощая, как палка от метлы, и скрюченная вроде подковы. Одета она была в длинное полинялое платье из хлопчатобумажной ткани, под подбородком держались тесемки замурзанного белого чепца. Из-под чепца там и сям выбивались пряди седых волос, одна прядь — довольно засаленная — прилипла к лицу. Сперва я приняла эту прядь за след от удара. Лицо старухи было темнее выдубленной кожи, а очарования в нем было не больше, чем в заднице с пробкой.

— Мэм, — заговорила я. — Эта девочка и я очень проголодались и рады будем любой еде, которой вы могли бы с нами поделиться. А мы бы вам дров нарубили или еще какую-нибудь работу сделали. Очень есть хочется, прям что угодно съели бы.

Я сочла, что пока безопаснее будет не упоминать про маму и Терри.

Старуха смерила нас цепким взглядом.

— Как насчет грязи? — поинтересовалась она.

— Мэм?

— Грязь будете есть?

Я в растерянности оглянулась на Джинкс.

— Лучше обойдемся без нее, — сказала Джинкс.

— Значит, не так уж вы голодны, — заявила старуха. — Были бы голодные, лопали бы грязь.

— Разумеется, мэм, — кивнула я. — Большое вам спасибо, извините, что отняли у вас время, и всего доброго.

Я хотела повернуться и уйти, но тут дверь открылась пошире, и я разглядела в руках у старухи огромный пистолет. Если выстрелит, ее с ног собьет отдачей, подумала я. Старуха обеими руками подняла пистолет и нацелилась в нас. Держала она его крепко, если учесть, что сама была немногим его больше, и что-то такое было в ее глазах, угрюмая решимость, которая заставила меня остановиться. Ясно было: и выстрелить она выстрелит, и отдачей ее с ног не собьет, а вот того, в кого целится, положит на месте.

— У меня некому дрова колоть, — заявила она. — Полагаю, вы сумеете наколоть дрова?

— Сумеем, — отозвалась я, косясь на пистолет.

— Служанки мне бы пригодились, — продолжала старуха.

Она гостеприимно помахала пистолетом, приглашая нас войти в дом. Внутри царил полный разгром, стулья разбросаны во все стороны, стол завалился набок, вытянув свои ножки, словно убитый зверь — лапы. Мусора там тоже хватало и тянуло гнилью, как от протухшей еды.

— Давненько я тут не убиралась, — сказала старуха.

Ага, с первого

дня творения, прикинула я.

— Прежде чем нарубить дрова, помогите-ка мне привести все тут в порядок. Как управитесь, я посмотрю, чем вас накормить.

— Привести все в порядок? — переспросила Джинкс.

Старуха задумчиво посмотрела на нее:

— Когда я была маленькой, у нашей семьи были свои негры. Одну девчонку дали мне, чтоб было с кем играть. Ты похожа на нее.

— Вам тогда как раз сравнялась первая сотня? — фыркнула Джинкс.

— Мне было лет пять или шесть, — ответила старуха. — Теперь я сбилась со счета. Где-то около восьмидесяти мне сейчас. А если ты надумала дерзить, то я тебе еще кое-что расскажу про ту девчонку, которую мне подарили родители: она подросла и вбила себе в голову ту чушь, что порол Линкольн. Мы с ней повздорили, и мой папочка продал ее в выездной дом греха.

— Куда-куда? — не поняла Джинкс.

— Шлюху из нее сделали, — пояснила старуха.

— Там ей, наверное, и то было лучше, — сказала Джинкс.

— Приступай к уборке, — посоветовала ей старуха.

4

Пока мы возились с уборкой, старуха восседала в кресле-качалке, положив пистолет себе на колени. От нас она сидела достаточно далеко и успела бы прицелиться прежде, чем кто-нибудь из нас подскочил бы к ней.

— Не вздумайте выбросить что-нибудь ценное, — предупредила хозяйка.

— Что бы это могло быть? — фыркнула Джинкс. Видать, очень уж ей хотелось проглотить маслину.

— Любая ценная вещь, ты, маленькая нахалка, — исчерпывающе ответила старуха.

— Помоги перевернуть стол, — позвала я Джинкс, предпочитая сменить тему.

Мы подняли стол, расставили стулья, принесли метлу и вымели битую посуду. Все было сплошь покрыто пылью, ее было столько, что можно было бы на ней пальцем записать Библию целиком — если б хватило на то времени и охоты.

Видимо, тут произошла драка, прикинула я, и тот, с кем старуха сражалась, спуску ей не давал. Все вещи раскиданы, на полу засохшее дерьмо. Судя по тому, какой слой пыли покрывал эти какахи и как они высохли, драка случилась за какое-то время до нашего прихода, и все с тех пор оставалось в таком виде.

Над каминной доской свисала едва державшаяся на одном гвозде полка. К стене у очага прислонились тесак и топор. Из камина торчал металлический вертел, от края до края, на нем висел закопченный дочерна горшок. Под котелком горел слабый огонек. Я присмотрелась и увидела, что старуха пустила какую-то мебель на растопку.

Убирая, я все время одним глазом косилась на старуху, а другим — на топор с тесаком. Не хотелось добавлять к списку моих преступлений еще и убийство, но и дать себя убить я не собиралась и подозревала, что именно это на уме у сумасшедшей старухи.