У любви не всегда красивое лицо
Шрифт:
– Как все прошло?
– спросил Надир, когда Кристин повела сына спать.
– Здорово, - улыбнулся я, - что я еще могу сказать?..
– Ну, а в подробностях?
– персу было явно очень интересно, как я нашел общий язык с ребенком, и почему Густав просто светится от счастья. Мне не хотелось рассказывать, поэтому я обрадовался, когда в дверях снова появилась Кристин с плащом в руках. Перс разочарованно вздохнул.
– Спокойной ночи, Надир, - сказал я, открывая дверь для Кристин.
Кристин хотела пойти в Луна-Парк, ведь там было много кафе и пиццерий,
Когда нам подали еду, мы молча принялись есть. Да, в маске было неудобно, но я терпел, потому что был голоден. Наконец Кристин подняла на меня глаза и спросила:
– Тебе понравилась ваша сегодняшняя прогулка?
– Да, было забавно, - пожал я плечами.
– Хотя я знаю, что ты волновалась. Как ты могла подумать, что я сбегу с ним?.. – мне так хотелось услышать то, чего она действительно боялась, хотелось, чтобы она поделилась со мной своими страхами и волнениями, тогда я мог бы успокоить ее, но Кристин проигнорировала мой вопрос:
– Я… Я спросила у Густава, кричал ли ты на него, или поднимал руку… Но он покачал головой, сказал, что ему было очень весело. Прости, что я так о тебе думала.
Я поперхнулся и закашлялся. Что?! Я? Ударил бы своего сына? Причинил бы ему боль? Почему она так думала?
– Кристин, я за все время тебя ни разу не тронул, а ты говоришь о ребенке, - обиженно пробурчал я, ковыряя вилкой в тарелке.
– Да, я не способен полюбить никого другого так же сильно, как тебя, но в моем сердце есть место для моего ребенка, и я никогда не наврежу ему, слышишь? НИКОГДА, -
затем я сжал кулаки и, сверкнув глазами, подался вперед, чтобы только она могла меня слышать:
– Я никогда никому об этом не рассказывал, Кристин. Когда я был ребенком, я попал в плен к цыганам. Они пытали меня, били, морили голодом, держали в ужасных условиях… Я несколько раз чуть не умер там. Все эти шрамы на теле… Родился я только с уродством на лице, Кристин, а все остальное - это дело рук тех ублюдков. Они хлестали меня прутами просто так, ради забавы… Они несколько раз связывали меня и просто резали, проводили лезвием ножа по коже. Подумай сначала, что вытерпел я, чтобы обвинять меня в причинении боли Густаву. Я никому не пожелаю такой участи.
Девушка закрыла рот рукой и с ужасом в глазах слушала. Но отвращения я не заметил, только боль за меня и сочувствие. Я сжал зубы, мой аппетит пропал, и мне вдруг очень захотелось просто остаться одному. Да, так я и сделаю.
– Я не голоден Кристин, и… Я, пожалуй, пойду домой.
Оставив деньги, я вышел из заведения и пошел коротким путем к своему дому. Дорога была безлюдная, что меня очень радовало. Но вдруг, несколько секунд спустя, я услышал торопливые шаги и сбивчивое дыхание. Кто-то схватил меня за руку. Кто-то? Конечно,
– Я хочу побыть один. Просто знай, что я не желаю Густаву зла. И то, что ты так думала, в меньшей мере меня задело.
– Эрик, прекрати, я не знала…
– Не знала что?
– вспылил я.
– Что я не желаю зла своему сыну, или что я был игрушкой для мерзких цыган?!
– Ты никогда не говорил мне раньше о своем детстве…
– Я не считал нужным. Хотя разве по мне не видно, что я прожил не самую завидную жизнь? Мои шрамы – это истории моего прошлого. И это жуткие истории, от которых леденеет кровь в жилах! Тебе совсем не обязательно было это знать. Я просто хотел, чтобы ты меня поняла!
– Эрик!..
Но я был слишком зол, чтобы услышать ее. Всё, хватит! Нет, и не будет больше того сломленного Эрика, который ноет каждый день, превращаясь в тряпку. Я - Призрак оперы, бесстрашный, сильный и гордый, а не обычный слабый и безвольный человек! Я расстегнул рубашку, скрипя зубами:
– Нет уж, смотри, - прорычал я, - у каждого шрама своя история! Видишь этот, который поперек груди? Видишь? Цыгане показывали меня людям за деньги, все смеялись над моим уродством, но я противился этому, поэтому хозяин, разозлившись, привязал меня к дереву и провел перочинным ножиком по коже, оставив меня под палящим солнцем истекать кровью… На целый день! Ты представляешь, что я чувствовал? А потом еще и насекомые стали садиться на рану, я не мог их отогнать… Я был слаб и беспомощен.
– Остановись… - выдохнула Кристин. Она была так бледна, и я подумал, что она сейчас грохнется в обморок, но я слишком долго держал это в себе, поэтому остановиться уже не мог.
– Но почему?
– шипел я, а потом расстегнул брюки так, что стала видна часть моего бедра, неправильной острой формы.
– Вот, к примеру. У меня было самое обычное тело! Разве тебе не интересно, что случилось с моим бедром? Когда я жил в Персии и работал каменщиком, я ослушался Шаха. Он хотел, чтобы я выстроил камеру пыток специально для ребенка, который украл буханку хлеба, чтобы прокормить голодающую семью. Я пытался убедить шаха, что это безрассудно, но за это меня самого заперли в одной из многочисленных камер пыток, приковали к полу боком и положили на бедро каменную плиту. Плиту, Кристин! Это были адские муки, кости ломались, задевая органы, я не знаю, как выжил тогда… Я могу продолжить эти захватывающие истории, если хочешь?
– Нет, прекрати!
– зарыдала она и сильно толкнула меня, когда я хотел было начать рассказывать о другом шраме. Не устояв на ногах, я повалился на землю.
– Я не хочу больше об этом слушать, - хныкала девушка, - я все поняла. Прости меня, пожалуйста… И прекрати! – Она вытерла влажные от слез глаза тыльной стороной ладони и протянула мне руку, чтобы помочь встать.
– Теперь, зная то, что я пережил, ты не посмеешь обвинить меня в том, что я желаю сыну зла? Я всегда получал за других, Кристин, но сам я никогда никого не трогал…