У любви пушистый хвост, или В погоне за счастьем!
Шрифт:
— Ты улыбался ей, даже не вспомнив обо мне и принимал ее ласку. Не простую, а… там, — мотнула я головой, не справляясь с дрожащим от обиды и боли голосом.
— Улыбался по привычке, из вежливости, а обидеть женщину — напроситься на неприятности, — оправдывался Дин, отчасти подтверждая мои наблюдения.
Я горько хмыкнула:
— Похоже, ты… чересчур общительный кот, как и предупреждал Глен…
— Да я не… я… — Дин не мог подобрать слов. — На Совете отчитались, порешали много дел. Мы вернулись живыми, и я расслабился. Ты права, чересчур расслабился, а меня тут
— Дин, я не обижена, мне попросту больно. Невыносимо! — оборвала я. — Как хорошо, что у меня нет привычки, думать о делах, пока меня кто-нибудь лапает.
Дин злобно рыкнул, даже не желая предположить подобный расклад. Я вывернулась из его рук и направилась в трактир. Может найти Глена и уехать в его клан? И сама же содрогнулась от паршивой мысли, означавшую больше не увидеть своего тигра. Это как умереть, но и видеть его с другими — тоже загнуться от боли. Луна, вот уж никогда не думала, что ревность — настолько ранит.
— Запомните, это моя невеста! Моя любимая! — неожиданно гаркнул позади меня Дин на всю площадь.
— Похоже, бывшая, — хохотнули следом.
— Эй, красавица, зачем тебе этот блудливый кошак, посмотри на меня, настоящего сильного волка, — раздалось с другой стороны.
— Да ее от запаха псины стошнит, Димус, а вот мой леопард обязательно придется по вкусу ее каракалу. Эй, красотка…
Растравлять себя дальше и страдать от непристойных предложений мне не пришлось. Дин злобно проревел, похоже распугивая толпу холостяков, подхватил меня на руки под смешки многочисленных зрителей и быстро понес в трактир. Закрыл ногой дверь, сел на лавку и, посадив меня к себе на колени, заставил смотреть на него, обхватив мое лицо руками. Его глаза горели лихорадочным желтым огнем:
— Прости меня, Савери! Прости первый и последний раз. Я клянусь, что больше ни разу не унижу тебя подобным. Не сделаю больно из-за другой женщины и…
— Какой честный! Обещаешь, за что больно сделаешь, а за что нет? — сквозь слезы горько усмехнулась я.
— Жизнь длинная, без боли не прожить. Но и боль бывает разная, даже от удовольствия случается, — угрюмо пробасил мой виноватый кот. А потом вкрадчиво добавил: — Если дозволишь, я покажу тебе, что и такая бывает. Сладкая-сладкая, о которой потом сама просить будешь.
Я фыркнула, шмыгнув носом:
— Вот еще, как можно о боли просить?!
— Поверь, можно, — с невыразимым облегчением выдохнул Дин, отпустив мое лицо и прижав голову к своей груди. Погладил меня по ушам и с огромным чувством продолжил: — Я люблю тебя, моя кошка-крошка. Никогда никого не любил, ты единственная. Самая-самая, родная и любимая.
Мы вновь вперились друг в друга. И так он напряженно смотрел, нависая надо мной, ожидая ответа, что я сдалась:
— Хочу верить. Больше всего на свете хочу.
— Я не предам тебя, верь мне. Ты моя единственная.
— Любимая?
— Да. Единственная любимая. Моя семья. И просто моя. Другие больше ни к чему. Клянусь всем, что мне дорого.
Его ладонь лежала поверх маминого амулета у меня на груди. И как только прозвучали заветные «семейные» слова — амулет богини Луны, защитницы женщин и семей, нагрелся, подтвердив силу и искренность клятвы. И вот тут я уже не выдержала: обняла Дина за шею и разрыдалась от счастья:
— Я люблю тебя сильнее всех на свете!
Долго обниматься нам не дала Эльса — попросилась спать. А на самом деле хотела по-женски поточить лясы. Оказывается, она с Шаем тоже ругалась в это время. За компанию, так сказать, предупреждала на будущее. Чтобы ни-ни. Потом выяснилось, что и Хвеся плакала — тоже под одну лавочку вынудила ни в чем не повинного Мирона обещать, чтобы «ни одной и никогда».
В общем, подружки хоть и были с покрасневшими носами, но улыбались хитро и торжествующе. Плутовки.
Глава 26
Три дня до Елового ручья колесить было сплошным удовольствием, по сравнению с нашими «северными» мучениями. Мы постоянно кого-то встречали и раскланивались, сообщая новости, и вот, наконец, многострадальный обоз догромыхал до огромного валуна, на котором камнерезом были сделаны три стрелки с затейливыми указателями. Еловый ручей лежал прямо. Налево, махнув нам рукой, поскакал Далей, соскучившийся по жене. Направо свернул на груженой телеге Наум, затянув занудную песню. Все, южное посольство распалось, выполнив поручения, так и оставшиеся для нас с подругами, по большому счету, тайной за семью печатями. Но, судя по вчерашним суровым, но довольным лицам мужчин после совета, весьма важные.
Телегой правил Дин, Мирон дрых, обернувшись леопардом, лежа на животе, а мы с Хвесей лечили его подпаленную шкуру. Гладили его: она — с любовью, я — используя дар. Мирон даже ухом не повел, когда я уже в который раз нечаянно дернула его за хвост чуть сильнее. Эта краса и гордость особенно пострадала в огне. Поэтому всю дорогу в основном ею я и занималась. Спину можно спрятать, а лысый облезлый хвост у всех на виду крайне смущал леопарда. Вот мы и старались отрастить мех как можно скорее.
Очередная пара стражей, завидев нас, поскакала навстречу и радостно поприветствовала. Нам с Хвесей, как новеньким, достались любопытные взгляды, а Эльсе — едва заметные кривоватые улыбки. Им она тоже пересолила суп, как говаривал ата Вит?
На подъезде к Еловому у меня глаза разбегались. Я крутила головой и жадно рассматривала долину, с которой теперь теснее некуда связано мое будущее. Зеленые поля ровными квадратами уходят до самой горы, перемежаясь с садами. Уже привычные южные ароматы смешиваются с запахом цветущей арраи. Кажется, что Дин везде и во всем, им пахнет даже сам воздух, которым я не могу надышаться.