У любви семь жизней
Шрифт:
Куда уж ей «со свиным рылом да в калашный ряд».
Любовницей, если Марков примитивно рассчитывал на это, не станет ни за что.
При необходимости боевая девушка постоит за себя и даст достойный отпор, который отобьёт охоту повторить попытку. Пусть не мечтает, что затащит её в постель.
О чём при очередной встрече и порциях обоюдных откровений, с ребячливой честностью предупредила мужчину, вызвав у того неукротимый приступ идиотского смеха:
– Как же, помню-помню. Ты хорошо боксируешь!
Как
– Нечего смеяться, я говорю совершенно серьёзно, – немного разозлившись, демонстративно обиделась она.
Несколько раз, сдвигая брови, зыркнула на него. Если не устраивали озвученные условия, значит – до свидания.
– Мы можем быть только друзьями, – важно твердила Лера. – Друзьями! А если вы рассчитываете на нечто большее, то лучше не морочить друг другу голову. Откланяемся и пойдём в разные стороны. Не будем время тратить.
Тот внимал словам, усмехался, искоса поглядывая на неё. Иронично поднимал брови и загадочно качал головой.
Выслушав горячую тираду, развернул Леру к себе. Держа за плечи, рассмотрел упрямое, дерзко вздёрнутое лицо и вызывающий взгляд.
– Охо-хо… И правда, какой же ты ребёнок, Лерочка! – твёрдо заявил он, вздохнув. – Не обещаю дружбу. Жизнь покажет. Трудно быть только другом, если женщина нравится. Но без твоего согласия ничего не случится.
– А я вам нравлюсь? – игриво, с невольным кокетством зацепилась за понравившиеся слова Лерка.
– Конечно, – уверенно подтвердил Давид. – Больше, чем я бы хотел. И пора говорить мне «ты».
– Я не смогу… На «ты». При всём желании не смогу. Извините.
Полюбопытствовал:
– В твоей семье к родителям принято обращаться на «Вы»?
– Нет… На «ты». Только к посторонним взрослым на «Вы».
– Угу… К пос-то-рон-ним, – лукаво протянул он с многозначительным видом. И уверенно заключил: – Значит, сможешь. Постепенно научишься говорить мне «ты».
Глава 14. Стыд
Несмотря на уклончивый ответ Давида на Леркин ультиматум и понимание – она сильно лукавила перед собой. Её заигрывания со взрослым человеком могли завести в опасные дебри, но остановить химию было невозможно.
Они начали встречаться.
Первое время всё так же бродили по улицам. Иногда ходили в кино на дневные сеансы. Грелись, перекусывали в небольших кафе.
Постепенно встречи увеличивались во времени и затягивались до темноты. Всё чаще захаживали к его многочисленным друзьям, засиживаясь допоздна.
Давид с гордостью демонстрировал её своему кругу, что сильно озадачивало Лерку. За короткий период постарался представить, похоже, всем знакомым.
После того
Заметив непонимающие взгляды, предвосхищая вопросы, хитро хохотнув, изрекал:
– Не смотрите на меня так! Лерочка давно не школьница. Она совершеннолетняя!
Посмеивался и удивлённо пожимал плечами, дескать: сам верю с трудом и каждый раз заново поражаюсь этому факту.
Мужчины критическим оком сканировали смущённую Светлову. Хмыкали, лукаво поглядывая на Давида, одобрительно кивали.
Польщённый Марков таял, гордо выпячивал грудь. С довольным видом обнимал Леру, целуя куда-то в висок.
Это выглядело умилительно забавным и по-детски кичливым. Будто счастливый малыш принёс в детский сад новую игрушку и хвастался перед товарищами.
Лера косилась на сияющего Давида и тихо улыбалась. Ну и кто из них ребёнок?
К себе никогда не приглашал.
Причина была понятна без слов. Это лишний раз подтверждало: жил не один.
Как бы ни врал, что бы ни выдумывал. Необязательно быть гением дедукции, сопоставить факты и сообразить – он семейный человек. Не свободен: с женой и, наверное, детьми.
Для себя, несмотря на романтические грёзы, сделала выводы с самого начала. Придерживалась обозначенной границы отношений.
И тоже никогда не звала его. Хотя Давид не единожды напирал, подлизывался, напрашиваясь в гости. Уж очень ему хотелось взглянуть и проконтролировать, где и с кем она обитает.
Но куда его пригласить? В вонючую коммуналку, где живёт в одной комнате с дядей?
«О-о! Сие зрелище не для него! – саркастически усмехалась Лера. – Он был бы шокирован».
У крайне неприхотливого дядюшки царил тихий ужас. Бедлам. Воистину мужская берлога, а не жильё: удочки, снасти, рюкзаки, палатки, рыбацкие костюмы, сапоги, отвратительные жестяные коробочки с шевелящимся бордовым мотылём для рыбалки.
В углу пылился, как бесполезный предмет мебели, древний чёрно-белый неработающий телевизор. Связки газет, журналов, книги.
Холодильник отсутствовал. Продукты хранились в комнате в закрученных пакетах, сумках со сломанными молниями и потрескавшимися ручками. Красовались в стеклянных банках на столе и старом буфете.
Скоропортящуюся еду с наступлением холодов выносили на лоджию и складывали в двадцатилитровый металлический бак.
В комнатушке между столом и продавленным диваном, на котором спал родственник, едва-едва умещалась кривенькая раскладушка для Лерки.
Роль согревающего матраса выполнял огромный мужской тулуп из овчины. Его толстые складки и грубые бугры жутко мешали спать. Неровности впивались в тело, оставляя красные следы на коже. На нём плохо держалась простыня: скручивалась, сползала. Но зато было тепло.