У нас это невозможно (полная версия)
Шрифт:
Американские заправилы манипулировали финансами не менее ловко, чем европейские. Уиндрип обещал сделать всех богаче и умудрился сделать всех, за исключением нескольких сот банкиров, промышленников и военных, гораздо беднее. Он готовил свои выступления по финансовым вопросам без помощи специалистов по высшей математике: любой представитель печати мог это сделать. Чтобы показать сто процентов экономии на военных расходах, в то время как численно армии возросла на семьсот процентов, надо было только отнести все расходы по содержанию минитменов на счет невоенных департаментов, – так, например, обучение и искусству колоть штыком было отнесено за счет департамента просвещения. Чтоб показать увеличение средней заработной платы, проделывались фокусы с «категориями труда» и «потребным минимумом зарплаты», причем забывали указать, какое количество рабочих имело право на этот «минимум» и какой процент денег, числившихся по графе заработной платы, шел на содержание
Эффект получался потрясающий. Мир не видывал более смелого и романтичного взлета фантазии.
Даже самые лояльные корпо начинали удивляться: зачем без конца увеличиваются вооруженные силы страны – регулярная армия и отряды минитменов? Уж не готовился ли испуганный Уиндрип защищаться против восстания всего народа? Или он собирался завоевать всю Северную и Южную Америку и стать императором? Или и то и другое вместе? Как бы то ни было, численность войск возросла настолько, что даже при деспотической налоговой политике корповское правительство все время страдало от недостатка средств. Правительство всячески стремилось увеличить экспорт, стало широко применять демпинг пшеницы, кукурузы, лесоматериалов, меди, нефти и машин. С помощью угроз и штрафов фермеров заставляли производить как можно больше продуктов, а затем по низким ценам забирали у них все для экспорта. Но внутри страны цены все время росли, и чем больше страна экспортировала, тем меньше потребляли промышленные рабочие. А ретивые окружные уполномоченные забирали у фермеров (следуя патриотическому примеру, показанному многими среднезападными округами в 1918 году) даже зерно, оставленное на семена, лишая их, таким образом, возможности вырастить урожай на следующий год; на тех же землях, где раньше фермер собирал столько пшеницы, что не знал, что с ней делать, он теперь голодал, не имея хлеба. И этого голодного фермера уполномоченные заставляли платить за корповские облигации, приобретенные в рассрочку по принуждению. Но когда он в конце концов умирал от голода, он мог и о чем больше не беспокоиться.
В Форте Бьюла теперь раза два в неделю выстраивались очереди за хлебом.
Из всех проявлении корповскои диктатуры Дормэса обенно поражал неуклонный спад веселья среди населения, хотя этот процесс шел у него на глазах и он мог его наблюдать у себя на улице.
Америка, подобно Англии и Шотландии, никогда, сущности, не была веселой страной. Она проявляла склонность к тяжеловесной и шумной шутливости, пряча в глубине души тревогу и чувство неуверенности, по образу своего святого покровителя Линкольна, с его смешными рассказами и трагической душой. Но по крайней мере это была страна сердечных и шумных приветствий, оглушительного джаза, звавшего к танцу, озорных выкриков молодежи и какофонии мчащихся автомашин.
И все это напускное веселье с каждым днем теперь шло на убыль.
Общественные развлечения были для корпо весьма доходной статьей. Но хлеб заплесневел, а зрелища закрыли. Корпо ввели новые и увеличили старые налоги на автомобили, кинокартины, театры, танцы и прохладительные напитки. В ресторанах пользование граммофонами или радио облагалось налогом. Будучи холостяком, Ли Сарасон ввел дополнительный налог на холостяков и незамужних женщин, а заодно обложил налогом и все свадьбы, на которых присутствовало больше пяти человек.
Даже самые отчаянные юноши все реже посещали общественные развлечения, так как всем, не носившим форму, было небезопасно появляться на людях. Любое общественное место кишело шпионами. В результате все сидели дома, беспокойно вздрагивая при звуке шагов, телефонном звонке или легком стуке ветки плюща в окно.
Десятка два лиц, непосредственно связанных с Новым подпольем, были единственными людьми, с которыми Дормэс отваживался говорить о чем-нибудь, кроме погоды, хотя раньше он страх как любил почесать языком. Чтоб дойти до «Информера», ему всегда требовалось минут на десять больше, чем всякому другом так как он останавливался на каждом углу – расспросить о больной жене, поговорить о политике, о вид на урожай картофеля, поспорить о деизме или потолковать о рыбной ловле.
Когда ему случалось читать о работе подпольщиков в Риме или Берлине, он им страшно завидовал. Правда, их окружали тысячи правительственных агентов незримых глазу и тем более опасных шпионов; но у них были и тысячи товарищей, с которыми можно было поболтать по душам и поговорить о деле, у которых можно было черпать бодрость и уверенность в том, что не так уж глупо рисковать жизнью ради этой ветреной дамы – Революции. Все эти конспиративные квартиры в больших городах – может быть, некоторые из них и на самом деле были озарены розовым сиянием, в которое их одевало воображение беллетристов. Но Форт Бьюла и ему подобные городишки были так разобщены, заговорщики были так хорошо знакомы друг другу, что и речи не могло быть о какой-нибудь романтике, и только необъяснимая вера могла заставить людей продолжать свое дело.
Теперь, после отъезда Лоринды, ему не доставляло
Бак, и он сам, и остальные – до чего же они были неопытны! Как им не хватало руководства таких ветеранов-агитаторов, как мистер Эйли, мистер Бэйли или мистер Кэйли!
Их жалкие брошюры, их газета с расплывающимся шрифтом казались ничтожными по сравнению с неистовым ревом корповской пропаганды. И казалось совершенно бессмысленным – более того, безумием – рисковать жизнью в мире, где фашисты преследовали коммунистов, коммунисты преследовали социал-демократов, социал-демократы преследовали всех, кого можно; где арийцы, смахивавшие на евреев, преследовали евреев, смахивавших на арийцев, а евреи преследовали своих должников; где все государственные и церковные деятели восхваляли мир и неопровержимо доказывали, что единственный способ добиться мира – это готовиться к войне Какой смысл добиваться справедливости в мире, который так ненавидит справедливость? Почему бы не ограничиться тем, чтобы есть, читать, любить и спать, Обеспечив себя от вторжения вооруженных полицейских?
Он так и не сумел найти смысл в своих поступках.
Он просто продолжал поступать, как прежде.
В июне, когда ячейка Нового подполья в Форте Бьюла существовала уже месяца три, мистер Фрэнсис Тэзброу, специалист по обращению камня в золото, зашел к своему соседу Дормэсу.
– Как поживаете, Фрэнк?
– Прекрасно, Дормэс. Как поживает старый критикан?
– Прекрасно, Фрэнк. Все еще критикует. К тому же и погода для критики подходящая. Хотите сигару?
– Благодарю. Спички есть? Спасибо. Я вчера видел Сисси. Она прекрасно выглядит.
– Да, она прекрасная девушка. А я вчера видел Мэлкома – он проезжал мимо. Как ему нравится областной университет в Нью-Йорке?
– Очень… очень… Спортивная работа поставлена великолепно. В будущем году Примо Карнера будет обучать их теннису. По-моему, он говорил, – Карнера… и как будто именно теннису… во всяком случае, Мэлком говорит, что спортивные занятия у них на высоте. Послушайте, Дормэс, я хотел поговорить с вами об одном деле. Я, э-э… дело в том… только это должно остаться между нами. Я знаю, что вам можно доверить секрет, хоть вы и журналист… или были журналистом. Дело в том, что (это я узнал из первых рук) предвидятся кое-какие перемены в правительстве… Это пока секрет, мне сказал сам областной уполномоченный полковник Хэйк, Лутхорн не будет больше военным министром… Он хороший парень, но он не сумел добиться настоящей популярности для корпо, обманул надежды Шефа. Его место займет Хэйк, который будет также верховным маршалом минитменов вместо Ли Сарасона… Сарасон, как я понимаю, слишком перегружен. Джон Селливэн Рийк, видимо, станет областным уполномоченным, и тогда должность районного уполномоченного по Вермонту-Нью-Гемпширу остается вакантной, и я один из возможных кандидатов. Я очень много выступал за корпо кроме того, у меня прекрасные отношения с Дьюи Хэйком… Я дал ему немало ценных советов в области строительства общественных зданий. Совершенно очевидно, что никто из наших окружных уполномоченных не может рассчитывать на должность районного уполномоченного… даже доктор Штаубмейер… не говоря уже о Шэде Ледью. Если бы вы согласились поддержать меня, ваше влияние могло бы оказаться очень полезным…
– Да что вы, Фрэнк! Самое худшее, что можно придумать, если вы заинтересованы в этой должности, – это чтобы я вас поддержал! Корпо меня не любят. О, они понимают, конечно, что я лоялен, что я не какой-нибудь грязный, трусливый антикорпо, но я недостаточно шумно восторгался ими в газете, чтобы заслужить их милость.
– В том-то и дело, Дормэс! У меня появилась блестящая идея. Даже если они вас и не любят, они вас уважают и прекрасно знают, как долго вы играли в нашем штате видную роль. Мы все были бы очень рады, если бы вы открыто примкнули к нам. И вот если бы вы, положим, это сделали и при этом признали, что пришли к корпоизму благодаря моему влиянию, то это было бы для меня очень существенной поддержкой. И вам, как старому другу, я могу сказать, что должность районного уполномоченного могла бы оказаться очень полезной и в деловом плане, помимо связанных с ней общественных преимуществ. Если только я получу это назначение, обещаю вам добиться, чтобы «Информер» отобрали у Штаубмейера и у этого прохвоста Итчитта и возвратили вам. Вы сможете руководить им по своему усмотрению… при условии, конечно, что у вас хватит здравого смысла воздерживаться от критики Шефа и государства. Или же, если хотите, я, пожалуй, сумею получить для вас должность военного судьи (теперь для этого не обязательно быть юристом) или должность районного директора просвещения, которую занимает президент Пизли. Это вас очень позабавит – просто потеха, как все эти учителя лижут пятки директору! Ну, решайтесь, старина! Вспомните, как нам с вами было славно в старое время! Возьмитесь за ум, смиритесь с неизбежным, присоединяйтесь к нам и создайте мне хорошую рекламу. Что вы думаете… а?