У нас это невозможно
Шрифт:
В Форте Бьюла теперь раза два в неделю выстраивались очереди за хлебом.
Из всех проявлении корповскои диктатуры Дормэса обенно поражал неуклонный спад веселья среди населения, хотя этот процесс шел у него на глазах и он мог его наблюдать у себя на улице.
Америка, подобно Англии и Шотландии, никогда, сущности, не была веселой страной. Она проявляла склонность к тяжеловесной и шумной шутливости, пряча в глубине души тревогу и чувство неуверенности, по образу своего святого покровителя Линкольна, с его смешными рассказами и трагической душой. Но по крайней мере это была страна сердечных и шумных приветствий, оглушительного джаза, звавшего к танцу, озорных выкриков молодежи и какофонии мчащихся автомашин.
И все это напускное веселье с каждым днем теперь шло на убыль.
Общественные развлечения были для корпо весьма доходной статьей. Но хлеб
Даже самые отчаянные юноши все реже посещали общественные развлечения, так как всем, не носившим форму, было небезопасно появляться на людях. Любое общественное место кишело шпионами. В результате все сидели дома, беспокойно вздрагивая при звуке шагов, телефонном звонке или легком стуке ветки плюща в окно.
Десятка два лиц, непосредственно связанных с Новым подпольем, были единственными людьми, с которыми Дормэс отваживался говорить о чем-нибудь, кроме погоды, хотя раньше он страх как любил почесать языком. Чтоб дойти до «Информера», ему всегда требовалось минут на десять больше, чем всякому другом так как он останавливался на каждом углу – расспросить о больной жене, поговорить о политике, о вид на урожай картофеля, поспорить о деизме или потолковать о рыбной ловле.
Когда ему случалось читать о работе подпольщиков в Риме или Берлине, он им страшно завидовал. Правда, их окружали тысячи правительственных агентов незримых глазу и тем более опасных шпионов; но у них были и тысячи товарищей, с которыми можно было поболтать по душам и поговорить о деле, у которых можно было черпать бодрость и уверенность в том, что не так уж глупо рисковать жизнью ради этой ветреной дамы – Революции. Все эти конспиративные квартиры в больших городах – может быть, некоторые из них и на самом деле были озарены розовым сиянием, в которое их одевало воображение беллетристов. Но Форт Бьюла и ему подобные городишки были так разобщены, заговорщики были так хорошо знакомы друг другу, что и речи не могло быть о какой-нибудь романтике, и только необъяснимая вера могла заставить людей продолжать свое дело.
Теперь, после отъезда Лоринды, ему не доставляло никакого удовольствия красться по закоулкам для того лишь, чтобы встретиться с Баком, Дэном Уилгэсом или с милейшей Сисси!
Бак, и он сам, и остальные – до чего же они были неопытны! Как им не хватало руководства таких ветеранов-агитаторов, как мистер Эйли, мистер Бэйли или мистер Кэйли!
Их жалкие брошюры, их газета с расплывающимся шрифтом казались ничтожными по сравнению с неистовым ревом корповской пропаганды. И казалось совершенно бессмысленным – более того, безумием – рисковать жизнью в мире, где фашисты преследовали коммунистов, коммунисты преследовали социал-демократов, социал-демократы преследовали всех, кого можно; где арийцы, смахивавшие на евреев, преследовали евреев, смахивавших на арийцев, а евреи преследовали своих должников; где все государственные и церковные деятели восхваляли мир и неопровержимо доказывали, что единственный способ добиться мира – это готовиться к войне Какой смысл добиваться справедливости в мире, который так ненавидит справедливость? Почему бы не ограничиться тем, чтобы есть, читать, любить и спать, Обеспечив себя от вторжения вооруженных полицейских?
Он так и не сумел найти смысл в своих поступках.
Он просто продолжал поступать, как прежде.
В июне, когда ячейка Нового подполья в Форте Бьюла существовала уже месяца три, мистер Фрэнсис Тэзброу, специалист по обращению камня в золото, зашел к своему соседу Дормэсу.
– Как поживаете, Фрэнк?
– Прекрасно, Дормэс. Как поживает старый критикан?
– Прекрасно, Фрэнк. Все еще критикует. К тому же и погода для критики подходящая. Хотите сигару?
– Благодарю. Спички есть? Спасибо. Я вчера видел Сисси. Она прекрасно выглядит.
– Да, она прекрасная девушка. А я вчера видел Мэлкома – он проезжал мимо. Как ему нравится областной университет в Нью-Йорке?
– Очень… очень… Спортивная работа поставлена великолепно. В будущем году Примо Карнера будет обучать их теннису. По-моему, он говорил, – Карнера… и как будто именно теннису… во всяком случае,
– Да что вы, Фрэнк! Самое худшее, что можно придумать, если вы заинтересованы в этой должности, – это чтобы я вас поддержал! Корпо меня не любят. О, они понимают, конечно, что я лоялен, что я не какой-нибудь грязный, трусливый антикорпо, но я недостаточно шумно восторгался ими в газете, чтобы заслужить их милость.
– В том-то и дело, Дормэс! У меня появилась блестящая идея. Даже если они вас и не любят, они вас уважают и прекрасно знают, как долго вы играли в нашем штате видную роль. Мы все были бы очень рады, если бы вы открыто примкнули к нам. И вот если бы вы, положим, это сделали и при этом признали, что пришли к корпоизму благодаря моему влиянию, то это было бы для меня очень существенной поддержкой. И вам, как старому другу, я могу сказать, что должность районного уполномоченного могла бы оказаться очень полезной и в деловом плане, помимо связанных с ней общественных преимуществ. Если только я получу это назначение, обещаю вам добиться, чтобы «Информер» отобрали у Штаубмейера и у этого прохвоста Итчитта и возвратили вам. Вы сможете руководить им по своему усмотрению… при условии, конечно, что у вас хватит здравого смысла воздерживаться от критики Шефа и государства. Или же, если хотите, я, пожалуй, сумею получить для вас должность военного судьи (теперь для этого не обязательно быть юристом) или должность районного директора просвещения, которую занимает президент Пизли. Это вас очень позабавит – просто потеха, как все эти учителя лижут пятки директору! Ну, решайтесь, старина! Вспомните, как нам с вами было славно в старое время! Возьмитесь за ум, смиритесь с неизбежным, присоединяйтесь к нам и создайте мне хорошую рекламу. Что вы думаете… а?
Дормэс думал, что самое трудное испытание для революционера-пропагандиста – это не то, что он должен рисковать жизнью, а то, что он должен быть любезным с такими людьми, как будущий уполномоченный Тэзброу.
Ему казалось, что голос его звучит вполне вежливо, когда он пробормотал:
– Боюсь, что я слишком стар для такого опыта, Фрэнк.
Но Тэзброу, очевидно, обиделся. Он вскочил, пробурчал: «Ну, что ж, отлично!» – и ушел.
«Эх, надо было дать ему возможность сказать, что надо быть реалистом, или что, не разбивши яиц, не сделаешь яичницы!» – с сожалением подумал Дормэс.
На следующий день Мэлком Тэзброу, увидев Сисси на улице, демонстративно сделал вид, что не замечает ее. Джессэпы только посмеялись над этим. Но им было уже не так смешно, когда Мэлком прогнал Дэвида из своего фруктового сада, который был для Дэвида его великим западным лесом, где он в любое время мог повстречать сразу Кита Карсона, Робин Гуда и полковника Линдберга, вышедших на охоту.
Не имея иных оснований, кроме слов Фрэнка, Дормэс мог только намекнуть в «Вермонт Виджиленс» о предстоящем назначении на пост военного министра полковника Дьюи Хэйка; кстати, он привел воинский послужной список Хэйка: в 1918 году он был во Франции в чине младшего лейтенанта, и ему довелось быть под огнем неполных пятнадцать минут; единственный случай, когда он увенчал себя лаврами военачальника, произошел во время забастовки в Орегоне, когда отряду войск штата, которым он командовал, удалось подстрелить одиннадцать забастовщиков, пятерых из них – в спину.