У нас уже утро
Шрифт:
Грачев говорил о значении рыбной промышленности для народного хозяйства, о том, как нужны Сахалину смелые, мужественные, дисциплинированные люди. Доронин внимательно слушал, кивал головой в знак согласия, чувствуя в то же время, что все эти слова проходят мимо него, что он воспринимает их умом, но не сердцем.
Все последующие дни Доронин вёл долгий разговор с самим собой. Сидя на койке в маленькой гостинице Министерства рыбной промышленности, куда он теперь переехал из гостиницы ЦДКА, или бродя по бульварам весенней Москвы, он снова и снова обдумывал предстоящую в его
Доронин был цельной натурой. В этом всегда подтянутом и внешне даже чуть суховатом и резком человеке нелегко было сразу распознать кипучую энергию, страстную одержимость своим делом, которые были основными свойствами его характера.
Теперь, пожалуй, впервые в жизни, им овладело не равнодушие, нет, но несвойственное ему безучастное спокойствие.
Это состояние пугало Доронина, но освободиться от него он не мог.
«Ничего, – думал он, – приеду на Сахалин, с головой окунусь в работу – и всё как рукой снимет!… Только бы скорее доехать!»
…И вот он идёт по палубе парохода, отправляющегося из Владивостока на Сахалин.
Посадочный трап уже убрали. Пирс опустел. На его мокром камне слабо отражался свет тусклых фонарей. Между бортом парохода и каменной стеной причала медленно расширялась чёрная полоса. На ней плавали оранжевые нефтяные пятна, освещённые светом нижних иллюминаторов.
Раздался продолжительный гудок. Ему ответили такие же гудки справа, слева и откуда-то со стороны моря.
Чёрная полоса между пароходом и каменной стеной причала продолжала расширяться. Казалось, кто-то медленно, но настойчиво оттягивает берег от парохода.
Когда «Анадырь» встал перпендикулярно к причалу, люди, собравшиеся на палубе, заспешили куда-то, и Доронин последовал за ними. Он оказался на другом борту парохода и увидел, что «Анадырь» движется не сам, а его тянет за собой маленький катер-буксир.
Вскоре катер остановился. Туго натянутый трос, на котором он тащил пароход, ослаб и упал в воду. Палуба под ногами Доронина задрожала, и «Анадырь», набирая ход, быстро прошёл мимо покачивающегося на воде катера.
Пароход выходил в открытое море, и скоро холодный северо-восточный ветер прогнал людей с палубы. Стало совсем темно. Беззвёздное небо слилось с чёрной водой.
На палубе было пустынно и холодно, но Доронину не хотелось спускаться в душный твиндек. Он поднял воротник пальто и засунул руки в карманы.
Мимо него прошёл матрос, волоча за собой швабру. Швабра была сплетена из тонких длинных верёвочек, и казалось, что стайка белых змей ползёт за матросом.
Доронин перешёл на корму, взглянул на чуть фосфоресцирующий водопад, рвущийся из-под винта, и стал смотреть на далёкие уже, точно погружающиеся в воду, огни Владивостока. Наконец они совсем утонули и как бы изнутри освещали тёмную линию горизонта.
Постояв ещё немного,
Доронин пробрался к своему чемодану. Женщина, которую он, уходя, просил приглядеть за вещами, тоже пила чай. Рядом с ней сидел крупный, кряжистый человек. Его широкое красное лицо было покрыто паутиной мелких морщинок.
Увидев Доронина, женщина закричала;
– Вот он, вот он, вернулся!
– Послушайте, товарищ, – обратился к Доронину краснолицый, – разве можно так людей пугать?
– Попросил меня: «Бабушка, присмотрите», – перебила его женщина, – а сам пропал. Я уж думала: не случилось ли чего?
Она улыбнулась, а Доронин смутился: «бабушке» было не больше двадцати пяти лет… Улыбка очень красила её свежее, юное лицо.
– Она уже по приметам вас разыскивала, – снова заговорил краснолицый. – «Пропал, говорит, человек, лет этак под сорок, из себя ничего, курчавый, росту среднего, серьёзный на вид…» – У говорившего был сипловатый голос; он стоял на коленях перед чемоданом, на крышке которого лежали яйца, лук, соль и кусок чёрного хлеба.
Девушка засмеялась.
– Я на палубе был… – оправдываясь, пробормотал Доронин. – Душно здесь очень…
– Как есть преисподняя, – поспешно согласился краснолицый и вдруг спросил: – Из офицеров будете?
– Почему вы решили? – удивился Доронин.
– Давайте знакомиться, – не отвечая на вопрос, предложил краснолицый. – Чтоб не скучно ехать было. Весельчаков, Алексей Степанович. А барышню Ольгой Александровной зовут… Мы уже познакомились.
Доронин промолчал. По совести говоря, у него не было никакого желания знакомиться с чересчур разговорчивым попутчиком.
– Что же вы молчите? – спросила девушка. – Решили сохранить инкогнито?
– Нет, почему же, – неопределённо отозвался он. – Моя фамилия Доронин.
Есть ему не хотелось, спать тоже. Достав из чемодана книгу, купленную во Владивостоке у букиниста, он раскрыл её. Это была книга Дорошевича о Сахалине, изданная задолго до революции. Читать было трудно – свет горел очень тускло, и Доронин рассеянно перелистывал страницы, невольно прислушиваясь к тому, что говорили соседи.
«Сахалин, – читал он, – суровый и холодный остров. Его скалистый берег лижет холодное северное течение, в незапамятные времена прорвавшееся Татарским проливом. Здесь суровая, лютая зима. Здесь неделями продолжается пурга, крутят огромные снежные смерчи, по крышу засыпают дома…»
– Так, – сказал Весельчаков, обращаясь к Ольге и, видимо, продолжая прерванный появлением Доронина разговор. – На постоянную, значит, работу едете?
– На постоянную.
– Значит, расписание вам такое вышло – на Сахалин ехать?
– Какое же расписание? – звонко сказала Ольга. – Кончила вуз, стали распределять выпускников на работу, я и вызвалась поехать.
– А может, у вас там, барышня, жених обитает?
– Откуда же там жених?
– Ну, из военных, скажем. Бывает.