У подножия Саян
Шрифт:
Глядя ей вслед, он думал: «А как же ты сама, врач Тоойна, член партбюро, ветеран колхоза, мать пятерых детей, депутат райсовета, член женсовета, как же ты сама все успеваешь?!»
ГЛАВА ПЯТАЯ
Когда из армии вернулся Лапчар, никаких торжеств по этому случаю в их доме не устраивали.
«Ну что, вернулся, сынок?» — спросил старый Ирбижей так спокойно, будто сын его вернулся от соседей, а не прослужил три года.
Мать — другое дело. Она бегала, собирала на стол, суетилась, незаметно утирая глаза.
Вернувшись домой, Лапчар увидел, как постарел отец, казалось, он еще больше подсох и ссутулился. «Не такой он спокойный и невозмутимый на самом деле», — подумал Лапчар, да он и раньше знал это. Отец все прячет внутри, а для матери, для них, детей, остается всегда ровным.
— Гнедка-молнию я в колхоз отдал, — сказал старик, когда они сидели за столом и Лапчар с аппетитом поглощал горячий бульон.
— Знаю, отец, сестры писали. Правильно сделал. Конь мне не нужен.
— Ну, тогда хорошо, — остался доволен старик; продолжал: — Иные плачут от личного скота; тяжело ходить, а держат. А зачем, раз трудимся в колхозе?
Пока Лапчар служил, его родители все время пасли колхозный скот, и только прошлой осенью старый Ирбижей сдал овец, чтобы ему подыскали работу полегче. Стал сторожить школу. Разве может он усидеть без дела?!
— Оюн Херел у нас зимой помер, пошли ему господи... — сказала мать. — Эрес приезжал на похороны. Тоже должен скоро отслужить...
На пороге появилась запыхавшаяся тетушка Орустаар. Тут же начала:
— Иду по той стороне, смотрю: к вам военный заворачивает. Думаю, никак ихний сынок вернулся, по моим подсчетам так и должно. Ну-ка, посмотрю на тебя, конечно, это Лапчар! — Подошла к нему, протянула руку: — С возвращением, сынок. — Оглядела с ног до головы. — Хорош! Ну и вымахал ты! Как служилось-то там?
— Хорошо, тетушка. Как вы поживаете? Как ваше здоровье?
— Стареем мы. Сколько зим прошло, как бегала я за врачом Тоойной, когда мать твоя взялась тебя рожать. Ты на себя посмотри — какой стал. Детина! И в армии уж отслужил. Теперь-то женишься небось, да нас, стариков, пригласишь! Не то не дождусь.
— Придется поторопиться, тетушка.
А та уже побежала к матери в кухню, стараясь говорить тихо:
— У меня дома есть немного араки. Некрепкая, правда, вода. Сбегаю сейчас. — И обе женщины исчезли за дверью.
Старик Ирбижей, глядя в окно на утиравшую глаза Орустаар, произнес:
— Убивается она очень, когда ребята из армии возвращаются. Сына забыть не может. Уж сколько лет прошло, как утонул. На год старше тебя. Тоже уж отслужил бы.
Вернулись женщины, все сели за стол.
— Теперь очередь за Эресом. Тот как вернется, сразу женится, — уверенно сказала тетушка.
— Почему вы так думаете? — удивился Лапчар.
— Мхе, о хосподи, мне ли не знать. Все время письма пишет Анай-кыс.
— Говорят, к ней сватается теперь Достак-оол? — вздохнула мать. — Старики Санданы хотят породниться с ними.
— Да-а? — Лапчар потрогал маленький
— А ты разве ее знаешь? — тетушка протянула ему рюмку. — Живи столько, сынок, как твоя тетушка Орустаар.
— Их юрта стояла рядом с нашей одно лето. Я тогда еще не ходил в школу. Мы играли с ней в сайзанак...
— Ну, тогда ты ее знаешь, — подтвердила тетушка.
— Потом в Шагонаре в одной школе учились, в разных классах, правда. С тех пор больше не видел. Пройдет мимо — не узнаю.
Лапчар расстегнул ворот и вытер пот со лба. Ему почему-то стало жарко: то ли от выпитого чая и араки, то ли от разговора.
— Дело тут не в Анай-кыс, — начала доверительно Орустаар. — Это все ее старики надумали. Сорвали ее с учебы, а теперь собираются выдать за родственничка таргаларов. И жили-то всегда скрытно, от людей отделялись. Вот и теперь место выбрали уединенное, у самых гор, будто хищники какие. Все со скотом расстаться не могут. И ее в это дело тянут. Вот увидите, не дадут они выучиться ей, — и сокрушенно покачала головой, потом твердо добавила: — Только Анай-кыс им не дастся. Не обманет она Эреса.
— Да, да, а куда ты денешь зятя, который, говорят, у них все силу свою показывает? — спросила мать.
— Оо хосподи, собака лает, человек идет, — начала по-русски тетушка Орустаар. — Хороша девушка, что надо: красивая, умница, на работу — огонь.
— Раз Орустаар по-русски заговорила, значит, опьянела, — сказала мать.
А тетушка действительно начала покачиваться на стуле:
— О хосподи, был бы жив мой сыночек... — и заплакала.
Мать подошла к ней, погладила по плечу:
— Оставайся у нас, со мной ляжешь. Пойдем, — и, поддерживая ее под руку, увела к себе.
Мужчины посидели еще немного и тоже встали. Бутыль с аракой осталась почти нетронутой. Отец пошел спать, а сын почистил сапоги, пригладил волосы и вышел на улицу.
Воздух был чистый, свежий. Под ногами похрустывал подтаявший за день снег. Ярко светились окна домов. Доносился девичий смех. Улица была безлюдна. Лапчар с волнением шел по родному селу, отмечая про себя перемены. Раньше дома стояли тут как попало, теперь они подчинялись уличному порядку. Перед домами были высажены деревья, особенно много кедра. Еще днем он заметил перед многими домами аккуратные грядки — овощи научились разводить. Словно воткнутые в землю палки, торчали прошлогодние подсолнухи. Всему этому, с благодарностью думал Лапчар, научили моих земляков русские. Да разве только этому? В самом центре он увидел новое здание — клуб с ярко освещенным входом. Сестры писали, что смотрят фильмы теперь не в маленькой тесной комнатенке, а в новом клубе, но Лапчар не мог представить, что в селе такой клуб. Сегодня он все-таки решил не заходить туда, хотя очень хотелось встретиться с ребятами, увидеть знакомых. «Завтра день будет», — уговаривал он себя и, обогнув стороной, прошел мимо. Ему было приятно идти вот так по улице родного села, где он не был несколько лет. Скоро он очутился на краю. Здесь кончался деревянный тротуар и дома уже стояли не по порядку, без оградок, словно кочующее в степи стадо. «Много еще работы», — думал Лапчар, стоя на краю крутого обрыва, что начинался сразу за селом.