У подножия Саян
Шрифт:
Далее говорилось, что кошары после зимовки остаются иногда в таком состоянии, словно туда больше никогда не собираются возвращаться. «Когда мы спросили одного такого чабана, почему он не очистил кошару перед перекочевкой, он ответил, что школьники-шефы не пришли этой весной помогать ему. Шефство, конечно, хорошо, но чабан прежде всего сам отвечает за свою работу, так же как школьник за учебу. Конечно, так обстоит дело не везде. Чаще зимовья оставляют чабаны в хорошем состоянии, дома в порядке, территория очищена. Надо добиться, чтобы так было повсюду, а с виновных спросить...»
— Что думает бригадир по животноводству? — спросил строго Докур-оол.
Дозур-оол перечитал рапорт
— Хороший товарищ нашелся. Из него может получиться со временем настоящий бригадир по строительству... или по животноводству. Пишет о бережливом отношении к лесу, что навоз может заменить дрова. И лесник рьяный со временем может выйти из него.
Лапчар приехал в село получить строительные материалы. К нему подошла женщина-курьер: комсорг просит его зайти. Шериг-оол, как всегда, торопился, ничего не объяснял, не слушал: «Будешь работать на ферме у Петренко. Он знает».
— Как? Я еще тут не наладил, как же вы так решаете? — удивился Лапчар.
— Вот именно не наладил, а писаниной занимаешься.
— Потому и писал, чтобы работать было лучше. Ведь я комсомолец, — протестовал Лапчар. — Буду работать там, где работал...
— Вот именно, комсомолец должен быть сознательным. Мы тебя перебрасываем на другой участок, где людей не хватает, — перебил Шериг-оол.
— Так это другая работа, я же хотел...
Но комсорг не слушал его:
— У нас любая работа идет в общий котел.
Лапчар вытер пот со лба, посмотрел на свои вылинявшие солдатские брюки:
— Что я буду там делать, на ферме-то?
— Понимаю тебя, — уже мягко заговорил Шериг-оол. — Но тарге Петренко брюки вовсе не мешают работать на ферме. Сейчас многие доярки предпочитают ходить на ферме в брюках, это удобнее, и красиво. — Глаза комсорга загорелись: — А какие девушки там, так стоял бы и смотрел весь день! Повезло тебе, ты ведь холостой. — И серьезно закончил: — Будь сознательным.
«Будь сознательным, серьезный участок... должен. Может, действительно у них там прорыв, — подумал Лапчар. — А ребята на стройке справлялись и без него. Возможно, рапорты еще помогут...»
Ферма располагалась неподалеку от села на красивом месте. В любое время года здесь зеленеет мохнатый кедр и копьеобразная ель. Благодаря близости леса даже в жару здесь прохладно, зимой не бывает ветров, тихо. Рядом протекает прозрачный Шивилиг, на дне реки сверкают камешки.
Лапчар хорошо знает заведующего фермой. Отец Сергея Тарасовича — ветеран колхоза, говорят, он еще агитировал тувинцев вступать в тожзем. Ему с трудом давались некоторые тувинские звуки. Сам Сергей Тарасович произносит все звуки, прекрасно знает тувинский, не уступая в этом Илюшкину.
Подходя к ферме, Лапчар спросил у первой попавшейся девушки, где найти заведующего. «В коровнике тарга, где ж ему быть», — ответила та.
Лапчар вошел в коровник. Кругом чистота, светлые стены, кормушки. Вот это да! Как непохоже было здесь все, что он видел раньше и представлял со словом «коровник», «хлев». Коровы жевали что-то белое. «Сахарная свекла, — догадался он. — Вот это уход! И летом, когда в поле корма, — ешь — не хочу».
Мимо прошли две молоденькие доярки в белых халатах, обдав его ветерком. «Вы не видели Сергея Тарасовича?» — спросил он вслед. «Только сейчас тарга там был», — приветливо ответила девушка, указывая в противоположную сторону.
Возле одной из коров стояли двое, оба в халатах, разговаривали. Заведующего Лапчар узнал уже издали. Сергей Тарасович тоже начал всматриваться в направлявшегося к ним парня, сначала не узнавая его, потом широко
— Ну и парень, богатырь! Не смущайся, не смущайся, нам такие вот как нужны!
— Потому и пришел, Сергей Тарасович.
— Вот и отлично. Будем работать, солдат. Мы, мужики, еще оккупируем фермы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Когда на проталинах появился шончалай, бычки Сандана будто повеселели, некоторые перестали вечером приходить к юрте, ночуя в степи. Сандан, как обычно, заворачивал днем к соседям, а вернувшись, искал отставших бычков. Чаще всего он бывал, конечно, у Токпак-оола, отца Достака. Стоит им встретиться, разговор льется рекой. К ним присоединилась Чанмаа, размолачивавшая для них в маленькой ступе чай.
— Хорошо вам, дочь-то выросла, помощница теперь.
— Все делает Анай, — отвечал польщенный старик, сам впрочем никогда не расхваливавший свою дочь. — Да мать-то плохая стала, кое-как чай приготовит.
— И нам бы не управиться без сынка. Помимо колхозных овец, ведь и свои есть, — признается Токпак-оол. Наедине с Санданом у них нет секретов. — Да еще родственников скот держим, попросили. Как отказать-то?.. А тяжело.
Разговор все откровеннее. В конце концов выходит, что это все не для них, стариков, им ничего не нужно, — все для Достак-оола стараются. «Все для него бережем», — говорила Чанмаа, показывая четыре огромных сундука и набитые добром кожаные мешки. У Санданов тоже, оказывается, есть припрятанный скот, несмотря на то, что не раз проверяли таргалары, переписывали. Все это — для счастья Анай-кыс. Нельзя девушке остаться без скота, раз ей исполнилось столько лет, сколько нужно, чтобы выйти замуж. Не зря есть тувинская пословица: «Девушка к свадьбе должна иметь нитку, намотать на палец, а парень — аркан, чтобы поймать коня».
Сандан перекочевывал на летнее пастбище, помогал ему Достак-оол. Они навьючили двух волов и отправились к месту стоянки. На следующий день разобрали юрту и навьючили еще пять волов. Сандан надел на коня серебряную уздечку, красное седло, подобрал ему хвост и гриву, словно готовил на скачки. Посадив на коня Анай-кыс, велел ей ехать вместе с Достак-оолом и присматривать за волами.
Узнав, что с ней едет Достак-оол, Анай-кыс слезла с коня и погнала овец одна.
Спустя несколько дней на новое место к ним пожаловали старики Токпак-оолы вместе с сыном и с подарками. Достак-оол верхом на вороном коне, которого отец давал ему только в особых случаях. Одет в национальное, по-праздничному: на нем был черный тон, подпоясанный красной шелковой материей, на ногах поскрипывали черные хромовые сапожки. Появление гостей нисколько не удивило родителей Анай-кыс, напротив, их как будто ждали. Девушка еще зимой догадалась о причине частых визитов Достак-оола, но она и предположить не могла, что из этого может выйти что-нибудь серьезное, не давала слова, вообще старалась не говорить с парнем, всем видом, всем поведением своим показывая ему и родителям, что между ними ничего быть не может. И не потому, что она ждала Эреса, он сейчас ей казался далеким, нереальным. Да и знала ли она его по-настоящему, любила ли. Да, он ей нравился, да, они встречались, правда, недолго, но останься он в колхозе, они могли бы, узнав больше друг друга, стать ближе, дороже друг другу, но могли бы и разойтись. Но Эреса призвали в армию, и их отношения, не совсем сложившиеся, не проверенные обоими, приобрели романтический характер: он уехал, она его ждет. Как часто в двадцать лет потребность любить, делать добро другому, самому стать лучше мы принимаем за любовь! Анай-кыс считала, что обязана ждать Эреса, что это ее долг!