У подножия Саян
Шрифт:
И все-таки перемены были. Культурнее стали жить в его селе, веселее. Вот в клуб идут люди, а раньше смотреть кинопередвижку бегали больше ребятишки. Во всем облике села заметны эти перемены. И ему хотелось тоже сделать что-то для общего дела, внести свой труд, чтобы здесь, в его селе, его землякам жилось лучше.
По ту сторону чернел лес, до Лапчара доносился неумолчный шум ночной тайги. Облака опоясывали далекую вершину Хендерге. Вот бы оттуда посмотреть на ущелья родного Шивилига, широкие просторы Улуг-Хема. Наверно, на всем свете нет ничего прекраснее! Лес на том берегу казался и днем черным. Однажды,
Назавтра он рано ушел из дому и вернулся только к обеду.
— Завтра выхожу на работу! — сказал с порога. — Был в правлении.
Мать ахнула:
— Как завтра?! Отдохнуть надо! Другие по месяцу после армии на работу не выходят, а он — завтра. Съездил бы к сестрам.
— Съезжу, мама, обязательно. Потом.
— Поступай, как знаешь, сынок, — сказал отец.
В правлении Лапчара встретил председатель.
— Снова не дашь покоя своему Гнедку, поди, ускакал бы уже — ветер не догонит, — пошутил он.
— Моего коня отец отдал в колхоз, Дулуш Думенович, — коротко ответил Лапчар.
— Знаю, знаю. Твой отец хороший пример подал людям. Нарушают некоторые устав, держат скот сверх нормы, а в колхозе кое-как работают.
— Так надо пересчитать его, и лишний пусть сдадут в колхоз.
— Не получается, брат. То на сына скот записан, а он в городе живет, то на зятя, что в Кызыле начальник, то сват-брат. Не просто это, — вздохнул председатель.
— Да, не просто. Посоветоваться надо, как приступить к этому, только пример, я думаю, должны показать колхозные руководители.
Докур-оол прищурил глаза, внимательно посмотрел на Лапчара, как бы раздумывая: «Какого ты поля ягода?» А вслух сказал:
— Правильно рассуждаешь, брат. — И меняя тему разговора, спросил: — Ну как, службу оттопал?
— Сейчас служба не в том заключается, Дулуш Думенович, чтобы топать.
Тот как будто не слышал:
— Куда же тебя поставить?
— Отец мой — чабан, дед — тоже. Я бы принял отару, да не женат еще. Пожалуй, на строительство. В армии нас ведь не только стрелять учили.
— Значит, ты не только можешь поднимать бревна, но и с топором дружишь.
Лапчар хотел еще что-то сказать, но председатель перебил его:
— Ясно, ясно. Будь по-твоему.
Так Лапчар начал работать по плотницкому делу. Работа в селе была мелкая: двери отремонтировать, рамы, из бревен рейки и плахи заготовить. Большого строительства пока не велось. Может, в этом виновата зима. Знал он, что спущены сметы, заготовлены бревна, тес. Но так уж повелось тут: зима — пора не строительная. До армии, он помнит, весной с первыми теплыми днями выходили на работу строители, с раннего утра до позднего вечера слышны были стуки топоров, жужжание пил. Только в полдень ненадолго смолкали они. Лапчар был тогда разнорабочим. В армии он многому научился, и ему хотелось теперь поработать на совесть.
После
В такую бригаду и был зачислен Лапчар. После того как он с бригадой побывал на двух зимовьях, на имя председателя колхоза поступил рапорт, где Лапчар от имени бригады писал о недостатках, которые мешали им быстрее и лучше строить. Сначала в рапорте было «я», «считаю необходимым», «довожу до сведения», а потом все чаще «мы», значит, строители поддерживают его, Лапчара, требуют, чтобы бригада вовремя обеспечивалась материалами, а за нами, мол, дело не станет.
Недоделки расхолаживают ребят, они могут работать лучше, строить быстрее. «Считаем недопустимым уходить с одного объекта на другой, оставляя недоделки, как это было на Узун-Ойском зимовье, где бригада возвела стены, а на крышу не хватило материала, — читал председатель... — Нет графика работ, нам неизвестно, когда мы должны закончить один дом и переходить на другой, отсюда и снабжение не налажено, не в срок, работаем не по своим возможностям».
«Справлялись без них, все хорошо было, никто не жаловался, — думал председатель. — А тут «план», «график», когда он так писать научился? Молокосос! Он не родился еще, а Докур-оол первые дома в Шивилиге строил!»
Прищурив глаза, он долго сидел, глядя на бумагу, словно не зная, как поступить с ней, сунуть ли в ящик стола или еще что сделать. «Считаю важным», «недопустимо», — про себя повторял он слова из рапорта, потом положил в папку сверху и зло захлопнул ее: «Ничего, пусть полежит, бумага есть не просит».
В самом конце говорилось, что строители плохо обеспечиваются питанием и особенно водой. Приходится ездить за 8–10 километров, а ведь вода нужна не только для питья, — для строительства, коней напоить, помыться. Поэтому предлагалось вести строительство и зимой, когда нет недостатка воды, нет жары, удобно подвозить материалы.
«Правлению следует подумать об этом, а пока необходимо принять срочные меры для улучшения быта строителей», — снова открыв папку, читал председатель. Наконец он встал, прошелся по кабинету и послал курьера за бригадиром по строительству.
— ...Конечно, все правильно, — оправдывался бригадир, держа в руках заявление Лапчара, — но где я возьму железо, толь...
— И воду. Водой-то можешь их обеспечить?
Бригадир обещал наладить нормальное питание строителям и снабжение водой, после чего Докур-оол написал на бумаге: «Меры приняты» — и поставил свою подпись и дату.
А через несколько дней, когда к председателю вошел Дозур-оол, вернувшийся от чабанов, тот читал новый рапорт Лапчара, он опять писал о «недопустимых фактах» уже другого характера. «Строители ставят дома для чабанов, колхоз отпускает большие деньги на это, а некоторые наши чабаны используют их под хлев. Есть дома, которые после одной зимовки узнать невозможно: пол отодран, рамы забиты, стены задымлены так, будто топили тут по-черному. Кто разрешил так использовать колхозное достояние? Спросить надо сегодня же с таких «хозяев».