У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

Лаури Малькольм

— Я пришел заплатить то, что остался вам должен за прошлое воскресенье, — сказал Сигбьерн. — Я получил ваше письмо.

— А? Я это дело бросил. Ну, скажем, на время. С прошлого воскресенья. Спешки-то никакой нет. Вы могли бы прислать чек или еще как-нибудь.

— Я вам действительно должен двадцать шесть долларов?

— Точно. Здесь в прошлое воскресенье было выпито восемь бутылок джина. Я раньше никогда не позволял пить у себя. Я вас все уговаривал уйти, но тут явились эти самые индейцы.

— Индейцы?

— Ага.

— Но я же заплатил за

первые две бутылки. У меня ведь были деньги, помните? — сказал Сигбьерн. — И Гринслейд заплатил за свою, так ведь? Или нет?

— Он-то заплатил. Только он ушел, когда вы покончи ли с первой бутылкой. И пил он немного. Взял свою бутылку и ушел. А вы никак не уходили. Вы хотели взять две бутылки домой, чтобы распить их с женой, помните? Но тут явились индейцы, и вы начали их угощать, а это к добру не приводит. Сами знаете. Индейцы же. Может плохо кончиться. Я места себе не находил.

— Мне очень жаль, если я доставил вам какие-нибудь неприятности, — сказал Сигбьерн.

— А, пустяки, приятель. Только я никогда еще не видел, чтобы человек столько выпил и остался на ногах. Индейцы-то наклюкались. Один валялся на полу — вон там, помните? И начал задираться… ну, знаете, как это у них бывает, когда они хватят лишнего. Обижаются, оскорбляются.

— Да, — сказал Сигбьерн. — И, черт возьми…

— Ставить индейцам выпивку — это последнее дело. Я сначала уговаривал вас уйти, а потом стал уговаривать прилечь, а вы сказали: «Я прилягу и просплю ровно двадцать минут, а потом встану и еще выпью». И ей-богу, так вы и сделали. В жизни ничего подобного не видел, миссис. — Он повернулся к Примроуз. — Так он и сделал. Проспал ровнехонько двадцать минут.

— Да, — сказала она.

— Ну, я не люблю, когда человека обирают. Эти индейцы по-честному должны были бы хоть что-нибудь за себя заплатить. Сами знаете, по воскресеньям, когда винные магазины закрыты, а вы у меня берете, я же должен брать подороже. Ну да ладно: сговоримся на двадцати, идет?

— Благодарю вас… Но как я истратил тридцать девять долларов?

— Пропили, братец, как же еще? В жизни не видел, чтобы человек так насосался и остался стоять на ногах. Я вызвал такси и отвез вас домой, помните? То есть вы сошли у магазина — сказали, что дальше и сами доберетесь. Я вам еще в карман бутылку сунул, которую вы хотели отнести жене, ну и отнесли?

— Я заблудился в лесу.

— Первый раз в жизни, — сказала Примроуз.

— Вот те на! — ухмыльнулся мужчина. — Ну и повеселились же вы, приятель! Но домой-то все-таки добрались?

— Да, добрался. Вы же у меня были на следующее утро То есть через утро, — Сигбьерн уставился в пол. Через утро.

А ночь? Где он был ночью? Спал на земле? Выпил ту бутылку? Где он упал? И новая спортивная куртка, которой он так дорожил, потому что ее подарила ему Примроуз на день рождения, надетая в тот вечер всего второй раз…

— Я это дело бросил, — говорил мужчина, обращаясь теперь к Примроуз. — У меня сосед очень верующий… а один из этих, из индейцев, свалился прямо на дороге и слова употреблял самые непристойные…

А

почему бы и нет, думал Сигбьерн. Почему бы и нет, черт подери! И он вспомнил то время, когда из леса приходили олени и переплывали бухту и в Дарк-Росслине не было бутлегеров, продающих вам огненную воду по воскресеньям — да, если на то пошло, и причин ее пить тоже не было. Как легко выносить безапелляционные приговоры! Вывод сделан, и еще одна ложь унеслась бы к гибели, не содержи она в себе частицы правды; зло заключается в ее полужизни, в которой она сплавляется с прочими полуправдами и четвертьправдами, чтобы сбивать нас с толку, и все это — унифицирующая среда, в которой мы обитаем. Бутлегер в эпоху сухого закона в больших городах имеет одну функцию, бутлегер в эпоху частичного сухого закона — совсем другую. Бутлегер по воскресеньям там, где продажа спиртных напитков в воскресенье запрещена, — это мирской спаситель. Бутлегер же в сельских местностях — такая же основа основ, как проститутка в городе…

— Он у меня три недели вызревал… жена уехала в Саскатун. Оттого тут все так и неприбрано, — виновато объяснял мужчина, обращаясь к Примроуз. Потом он повернулся к Сигбьерну — Ну, так покончим на двадцати долларах, договорились? И вот что: я одного из этих индейцев знаю очень даже хорошо, и может, я с него получу бутылку в счет его доли. Если выйдет, так я ее вам принесу, хотите?

— Ладно, — сказал Сигбьерн, протягивая двадцать долларов.

Примроуз встала и направилась к дверям.

— Как будто собирается дождь, — сказала она. — Нам надо торопиться.

— Ну, так всего хорошего.

— Пока, приятель. Увидимся за решеткой.

— Ха-ха.

— Ха-ха.

Сигбьерн и Примроуз Уилдернессы молча шли рядом по дороге к длинному холму, пока не почувствовали, что дома остались далеко позади. Тогда Примроуз внезапно обняла Сигбьерна.

— Сиг, милый! Прости меня за то, что я была такой гнусной. Нет, я правда вела себя самым гнусным образом, и мне теперь очень стыдно. Ну, скажи, что ты меня прощаешь.

— Конечно. Я и сам был отвратителен.

— Вовсе нет. Ты был мужественным. Я знаю, как это все было для тебя ужасно, и я… я думала, что ты держишься изумительно.

— А вот опять коньки… вон там.

«Посмо-З-К». Держась за руки, они дошли до подножия длинного холма. Там от дороги ответвлялась новая тропинка и убегала в лес к шоссе, позволяя срезать путь в обход холма.

— Но, Примроуз, деточка, может быть, это чей-нибудь участок. Что, если она кончается в чьем-нибудь огороде?

— Тут нет никаких предупреждающих надписей. Ну, Сигбьерн, идем же! Во всяком случае, посмотрим, куда она ведет.

И Примроуз пошла по тропинке, которая из довольно широкой быстро стала очень узкой и почти потерялась в зарослях, хотя теперь впереди совсем близко раздавался фыркающий, непристойный шум шоссе. Тут тропинка внезапно влилась в огород, и прямо перед собой они увидели женщину с тяпкой в руках. Сигбьерн и Примроуз начали хором извиняться, но женщина выпрямилась и улыбнулась.