У последней черты
Шрифт:
— А скверно там! — сказал он про себя. И странно, толстый доктор, кажется, понял, о чем он говорит.
— Да, нехорошо… сказал он.
— И как все глупо! продолжал Чиж, наливая водки и не замечая этого. А как вы думаете, доктор: знал Арбузов, что Михайлов застрелится, или нет?
Доктор ответил не сразу.
— Знал, — глухо сказал он и взял свою рюмку.
— Что же это такое?.. Ведь они друзья были… Ревность, что ли?
— Не знаю.
— А где теперь Арбузов?
— Не знаю.
— А эта…
— Не знаю! — перебил доктор Арнольди.
Оба выпили.
Что-то хотелось Чижу спросить, не то по поводу Михайлова, не то о собственной тоске. Он не мог разобраться в этом хаосе событий и чувствовал себя точно в тумане. Но обычных слов не хотелось повторять: уж слишком остро чувствовалось, что какими воплями и протестами ни разражайся, а люди погибли, и этому уже не поможешь. Сколько ни рассуждай, все ни к чему! И вдруг стало даже как будто трудно языком ворочать.
— Что ж, выпьем, что ли? — машинально спросил Чиж.
Но в графине не оказалось водки. Доктор Арнольди задумчиво посмотрел его на свет, встряхнул, поставил в стороне и сделал по направлению буфета что-то, очень похожее на масонский знак.
— Да, — сказал он, наливая из нового графина.
— Что — да? — спросил маленький студент.
Доктор Арнольди не пояснил.
И такая лютая тоска взяла маленького студента, что он почувствовал необходимость встряхнуться во что бы то ни стало; хотя бы искусственно разгорячиться, зашуметь, подраться — все что угодно, лишь бы не это серое пустое молчание.
— Остались мы с вами одни, доктор, — заговорил он, налив рюмку и поставив ее перед собою, а давно ли, кажется, все были тут… шумели, пили, волновались, спорили!.. Наумов философствовал… Евгения Самойловна эта… Михайлов… Краузе… А Тренев, бедняга!.. Кто бы мог ожидать?.. Погубила проклятая баба!..
— Баба тут ни при чем! — вдруг заметил доктор Арнольди.
Чиж хотел было поспорить, но почему-то пропустил.
— Да, пусто стало! Точно ветром всех снесло!.. Черт его знает!.. Вы одиночества боитесь, доктор?
— Нет, — равнодушно ответил доктор Арнольди, подвигая к нему рюмку.
Чиж машинально взял и поднес ко рту.
А как вы думаете в конце концов, — продолжал он, ставя на стол пустую рюмку и скривившись, — виноват ли Наумов во всей этой катастрофе, или это случайность?
— Кто его знает? — так же равнодушно ответил доктор Арнольди.
— Но вы как думаете?
— Я ничего не думаю.
Чиж посмотрел на осунувшееся дряблое лицо с оползшими щеками — и заметил, как чуть-чуть дрогнули бритые, как у старого актера, губы. Что-то больно резнуло его по сердцу.
— Что вы, доктор, такой странный, ей-Богу?!
— Я всегда такой.
— Знаете, мне кажется, что из всех нас именно вы-то в глубине души больше всех и сочувствовали
Доктор посмотрел на него маленькими заплывшими глазками и неопределенно смигнул.
Чиж подумал.
— Наумовщина! — сказал он нерешительно. — Быть может, для современного общества, исчерпавшего все ценности науки и искусства и дошедшего до последней черты, он и прав. Конечно, общество, взявши все, что можно было взять, исчерпавшее до дна все наслаждения, естественно, должно прийти к вопросу: «Что же дальше?» — и решить его в наумовском смысле… Я признаю это, но…
Чиж оживился, и хохолок его победно встал.
— Но мы не имеем права набрасывать черное покрывало смерти и на грядущее человечество! На арену жизни выступают новые люди — рабочий класс, на знамени которого начертан девиз: «Счастье для всех»!.. С ними идут новая наука, новое искусство. Они полны жажды смелой, красивой, яркой жизни. Им чужда наумовщина! Их души еще не опустошены, они никогда не признают морали Наумова, ибо она — порождение обессиленной, пресыщенной, утонченно-развратной современности. Они…
Глаза Чижа блестели, на щеках выступил румянец.
Доктор Арнольди вздохнул.
— Что ж, уныло сказал он, — и они пресытятся в свой черед.
— Вы страшный пессимист, доктор!.. В сущности говоря, вы хуже Наумова! — крикнул он.
— Может быть.
— Так что же вы не застрелитесь, доктор? — насмешливо спросил маленький студент.
Доктор опять поднял на него маленькие, ничего не выражающие глазки. Минуту смотрел молча.
— Зачем мне стреляться? Я и так давно уже умер! — коротко и глухо ответил он.
Чиж вздрогнул. Какой-то странный холодок пахнул ему в душу. Мгновение, как во сне, представилось ему, что он и вправду сидит и говорит с мертвецом.
— Что вы этим хотите сказать, доктор? — дрогнувшим голосом спросил он. Доктор молчал.
— Вы слышите?.. Я спрашиваю, что вы… Доктор лукаво подмигнул ему.
— Да вы с ума сошли, доктор!.. Доктор! — вдруг тоненько и жалобно прокричал Чиж.
Доктор прищурил один глаз, как бы уже не скрывая насмешки, потом спокойно протянул толстую руку и налил обе рюмки.
— Выпьем? — сказал он.
XXXI
На улицах было темно, и порывисто дул ветер. Толстый, грузный доктор Арнольди и маленький студент Чиж шли под руку по мокрым деревянным мосткам тротуара. Чиж скользнул с мостков в грязь, махал рукой и кричал:
— Вы мертвый человек, доктор!.. И больше ничего… Знаете ли вы, что вы — мертвец?.. Я вас очень люблю, доктор, но все-таки вы — мертвяк!..
— Хорошо, хорошо, — равнодушно отвечал доктор Арнольди, поддерживая его под руку.