У птенцов подрастают крылья
Шрифт:
«О чем начать говорить? — с волнением думал я. О каких-нибудь пустяках — не к месту и не ко времени, да с них потом не перейдешь к самому главному. Нет, с главного и надо сразу же начинать. Вот как в холодную воду: нельзя постепенно, нужно бултых — и все».
— Соня! — проговорил я каким-то глухим, самому себе незнакомым голосом.
Она взглянула на меня вопросительно.
— Соня, — повторил я, — вы, вы… конечно, давно видите…
«Что ж дальше-то говорить? — вихрем пронеслось в голове. — Сказать, что я ее
— Вы, конечно, видите, что вы… что вы мне очень нравитесь, даже просто ужасно… я просто не знаю сам. Вот и котлету тогда рукой… все из-за вас…
«Это бы не нужно говорить, про котлету», — подумал я и осекся.
Что же она ответит? Я сидел как к смерти приговоренный. Неужели совсем ничего не скажет? Тогда возьму и убегу, и навсегда. «Зачем я все это сказал, теперь все пропало!» В отчаянии я взглянул на Соню.
Она сидела опустив голову и прутиком шевелила опавшие листья.
— Соня, почему вы молчите?
— Я думаю, — тихонько сказала она.
— О чем?
— О том, что вы мне сказали.
— Соня, я больше не буду. Я думал, так надо… Сережа тоже Тоне сказал, что…
— И вы мне очень нравитесь, — неожиданно перебила меня Соня.
— Не может быть! — не то с радостью, не то с отчаянием выпалил я.
— Как не может быть? Почему же?!
— Потому, потому… Нет, это правда? Вы не смеетесь? Перекреститесь!
Вот теперь Соня действительно звонко рассмеялась.
— Какой вы забавный, как маленький!
Нет, я теперь был не маленький, да и не большой, вернее, меня совсем уже не было, я стал совсем не я: простой смертный человек не может быть так счастлив!
И вдруг после всех этих страшных мгновений и мгновений восторга мне захотелось говорить о чем-то совсем простом, чтобы запрятать куда-то подальше в глубину души свое необыкновенное счастье.
— А мы еще сходим в лес за грибами? — вдруг ни с того ни с сего спросил я.
Но Соня не удивилась. Она сразу все поняла.
— Конечно, сходим. Теперь-то уж обязательно сходим.
И это «теперь-то», оно как бы провело незримую черту между всем, что было до сегодня, и тем необыкновенным, что сейчас только свершилось и что будет в дальнейшем.
— Обязательно сходим! — повторила Соня. — Опять будем вместе белые собирать, и вы опять будете плохо видеть… — Соня ласково заглянула мне в лицо. — Вы думаете, я глупенькая? Я сразу все поняла и очень радовалась, что вы такой…
— Какой — такой?
— Ну, такой… заботливый, хороший.
Я хороший, заботливый! И Соня сама говорит мне все это. Нет, после такого счастья нужно бежать домой, а то просто сердце не выдержит, даже страшно: вдруг что-нибудь да испортит все?
И это Соня тоже поняла без слов. Она встала и протянула мне руку.
— Пошли, а то уже поздно. Мне дома попадет.
— Пошли, пошли, — даже с радостью согласился я.
И
Но разве это были те же аллеи? Тогда они казались мне мрачными, даже немного жутковатыми. А вот теперь, несмотря на ночное время, сразу все посветлели, засеребрились.
— Смотрите, луна выглянула, — сказала Соня. — Вот хорошо!
Да разве это от луны? Я уверен: и без нее все равно было бы так же светло — светло, потому что по этой аллее идет Соня, идет, освещая счастьем наш путь.
— Корни торчат, — сказала Соня, — как бы не упасть. — И она взяла меня под руку.
Мы вышли из сада на улицу. Здесь уже не было на дороге никаких корней, но Соня как будто забыла взять свою руку. Так мы и дошли до ее дома.
Прощаясь, я вдруг расхрабрился и сказал:
— Соня, я хочу вас об одном попросить. Только, если это вам неприятно, скажите сразу.
— Да о чем?
— Соня, давайте говорить друг другу «ты», хорошо? А то теперь как-то даже странно!
— Да, да, конечно! — сразу согласилась Соня. — Я и сама хотела вам, то есть тебе, это предложить.
— Правда! Значит, будем теперь говорить друг другу «ты»! Соня, прощай, а то ветрено, еще простудишься.
— Не простужусь, не бойся, — ответила она.
Я повернулся, хотел уже бежать домой.
— Юра! — вдруг окликнула Соня.
Я остановился:
— Ты что?
Соня подбежала ко мне.
— Послушай… — тоном заговорщика проговорила она, — у вас в саду есть яблоня. Очень сладкие яблоки. Сережа недавно Тоне приносил и меня угощал. Принеси мне.
— Обязательно принесу, целый мешок нарву, — обрадовался я.
— Ну, мешок-то ни к чему, — рассмеялась Соня, — мне их не на продажу. В карман возьми и принеси. Ну, прощай теперь.
— Прощай! — ответил я и что есть духу понесся домой.
«Как хорошо, как все хорошо!» — повторял я, улыбаясь собственным мыслям. Завтра же залезу на яблоню, выберу самые красивые, краснобокие и… И вдруг неожиданная мысль: «А можно ли их сейчас ссть? Ведь они еще не совсем созрели. Правда, мы сами едим, но то сами, а то Соня. Ну как у нее живот заболит, еще дизентерия будет. Заболеет и умрет. И это натворил все я, я сам своими дурацкими яблоками! Но как же теперь быть? Не принести нельзя: еще подумает, что я для нее пожалел. А принесешь — чаболеет, умрет… Мне уже начало казаться, что именно от этих незрелых яблок должно случиться что-то роковое, ужасное. Ах я дурак, дурак, зачем сразу не сказал, не предупредил?! Вот что сделаю, — решил я, — нарву их много-много, полные карманы, чтобы не подумала, что я жалею, что я жадный. Принесу и при ней же всё выброшу прямо в реку или в канаву какую-нибудь. Она сразу поймет, что для ее же пользы».