У птенцов подрастают крылья
Шрифт:
— Они уже ловят, — с завистью сказала Соня и, оросив на землю удочку, приподнялась и закричала: — Поймали? Большую?
— Да нет, упустили, — послышался в ответ Сережин недовольный голос. — Говорю ей: «Тащи, тащи!» — а она не тащит, ждет чего-то.
Тоня пыталась оправдываться, но мы ее не слушали. Еще не все потеряно, может, мы первые и поймаем.
«Хоть бы взялась, хоть бы взялась поскорее! — мысленно повторял я. — Ведь раньше на этом самом месте так здорово клевала! А теперь, когда нужно…»
— Смотри, смотри! — чуть
Поплавок нашей удочки зашевелился, нырнул раз, другой и будто побежал по воде к кустам.
Я не успел даже крикнуть: «Тащи!» — Соня так рванула удочку, что рыбка стрелой перелетела через наши головы и, сорвавшись с крючка, упала куда-то в траву.
— Поймали! Мы первые, ура! — завопили мы оба и наперегонки пустились к тому месту, куда упала добыча.
Насилу мы разыскали ее. Это была маленькая плотвичка, но нам она показалась огромной.
— Во какую выхватила! — с гордостью сказала Соня и опустила нашу первую добычу в ведерко.
Мы поскорей вернулись на прежнее место и переглянулись, как заговорщики.
На Сонином лице отразились и гордость победы, и настоящий рыбацкий азарт, и еще что-то совсем другое, что-то понятное только нам двоим.
— Это тоже вроде грибов, — тихо сказала Соня. — Опять ты мне помогаешь.
И было в этих простых словах что-то такое хорошее, будто она сказала: «А ведь мы теперь друг другу совсем не чужие, и мы оба знаем это, и вообще все чудесно!»
Я совсем развеселился и пытался приложить все силы к тому, чтобы обловить Тоню с Сергеем и выйти из соревнования победителями.
Рыба начала клевать неплохо. Соня то и дело выхватывала из воды удочку; жаль только, что она очень входила в азарт, горячилась и не давала возможности рыбе как следует заглотить червяка. Но все же мы поймали уже с десяток плотвичек и окуньков.
У Тони с Сережей дела тоже наладились. Но у них получалось другое осложнение. Тоня как-то не очень вошла в азарт, она часто пропускала нужный момент, и рыба безнаказанно съедала с крючка приманку. Но, в общем, и они тоже поймали около десятка мелочи. К сожалению, крупная рыба никак не бралась.
Вот и опять наш поплавок заплясал на воде. Соня нацелилась, готовая тащить добычу.
— Только не рви так сильно, медленней тащи, — шептал я последнее напутствие.
Бесполезно. Все внимание Сони было сосредоточено на поплавке. Она, кажется, и не слышала моих, слов.
Поплавок поплясал, поплясал и вдруг совершенно исчез под водой.
Соня взмахнула удилищем. На этот раз леска будто зацепилась в воде за что-то тяжелое, удилище согнулось в дугу.
— Осторожней! — крикнул я.
Но Соня в азарте рванула еще сильней. Из воды вслед за леской будто выпрыгнул здоровенный окунище, не меньше фунта весом. Он сделал в воздухе сложное сальто и, не долетев до берега, тяжело шлепнулся в воду. Шлепнулся, завозился в мелководье.
В тот же миг Соня отшвырнула прочь удочку и бултыхнулась в воду, в грязь.
—
Я тоже прыгнул на помощь. Оба мы, растопырив руки, пытались схватить перепуганную рыбу. Наконец окунь прошмыгнул между нами и исчез в глубине.
Мокрые, грязные и просто в отчаянии от постигшей нас неудачи, выбрались мы на берег.
— Зачем так сильно… — начал было я и осекся, замолк.
В глазах Сони стояли слезы, губы тряслись.
Подбежали Сережа, Тоня, стали успокаивать:
— Ну стоит ли так огорчаться из-за пустяков?!
Соня и слушать не хотела.
— Зачем я так рванула, зачем так рванула! — повторяла она. — Такой огромный! Я в жизни таких не видала.
Теперь от огорчения окунь казался Соне величиной, наверное, с кита. Пусть в действительности это не так… Но горе товарища-рыбака — это острое чувство боли, почти отчаяния… Ах, как все это было мне близко, как понятно!
Понемногу Соня все же успокоилась, развеселилась, даже стала сама подтрунивать над своей горячностью. Но при каждом воспоминании об упущенном окуне вновь приходила в волнение.
— Ведь вот какой был огромный! — показывала она руками, разводя их в стороны по крайней мере — на целый аршин.
Такой величины окунь, если бы он вообще мог существовать в природе, весил бы, наверное, не меньше пуда.
Да! Охотников и рыболовов считают врунишками — считают за то, что они в своих рассказах частенько увеличивают размеры пойманной или упущенной добычи.
Но разве это умышленное вранье, вранье с корыстной целью? Это просто крик души. Это — порыв фантазии, стремящейся передать слушателям всю значимость, всю важность, порой даже трагичность происшедшего. Вот и Соня. Кому она хотела соврать — нам, свидетелям всего только что случившегося? Конечно же, нет. Это была совсем не ложь. Отчаяние души увеличило в Сониных глазах упущенную добычу до таких невиданных размеров. В эти минуты Соня сама искренне верила, что окунь был именно такой исполин.
Но трагедия трагедией. А жизнь, не считаясь ни с чем, продолжала приставать к нам со своими несносными мелочами.
Когда волнение немножко улеглось, мы увидели, что и Соня и я мокры и грязны с ног до головы. Что же делать? Пришлось Сереже уделить мне часть своего и без того скромного одеяния. А Тоня, чем могла, поделилась с Соней.
Этот небывалый маскарад отвлек всех нас от случившегося. Все приободрились и принялись собирать по берегу сушник. Спички нашлись у Сережи. Мы разожгли костер, простирнули в реке перепачканную одежду, развесили у огонька посушить. Сами тоже уселись возле костра и оглядели друг друга. Все четверо мы походили не то на погорельцев, выскочивших, в чем пришлось, из объятого пламенем дома, не то на дикарей, плохо разбирающихся в том, какая одежда для чего предназначается. Вообще вид у всех был презабавный. Мы начали подшучивать друг над другом и окончательно развеселились.