У роз нет запаха и вкуса
Шрифт:
Я не знала, был ли Мортон дома или нет — меня он не навещал уже дней пять как. Действительно, какой прок мог быть от вялого безвольного тела? Выходить в сад в ночи было крайне рискованно, но ещё более немыслимо — оставаться на месте, глядя, как безвозвратно исчезает иллюзорный цветок.
Что сказать Мортону, если он увидит меня, бродящую в ночи по замку или по саду, я даже не потрудилась придумать. Все равно голова отказывалась работать должным образом… В теле чувствовалась слабость, но голова
Вильем оказался за одной из небольших каменных беседок в розарии, не дающей возможности разглядеть нас из окон Койнохолла. Так себе успокоение, но в тот момент я действительно почти забыла о Мортоне: сердце заколотилось, даже слюна сглатывалась с трудом. Вильем меня звал, Вильем ко мне пришёл!
И тут же мне захотелось отвесить себе пощёчину. Пришёл, но с какой целью? Не попрощаться ли? Любовь рождается в разговорах, которых у нас было преступно мало. Он не мог испытывать ко мне ничего, кроме сиюминутного влечения — и это он ещё не знает обо мне ничего. Если я не была нужна даже родителям… ни тем, ни другим, кому я вообще могу быть нужна? Некстати подумалось о том, что раз мне уже двадцать пять, то наша разница составляет целых шесть лет, а не пять, как я думала раньше.
Бесперспективно. Безнадёжно.
И лицо Вильема, безумно красивое, как и всегда, но замкнутое и холодное, подтверждало мои опасения. Поэтому я стёрла с губ неуместную жалкую улыбку и не стала делать попыток коснуться его, хотя собственная кожа вдруг стала ощущаться металлической сетью, в которой бьётся обезумевшая от неволи стая слепых и безумных птиц.
— Ты меня звал? — пробормотала я, отводя взгляд от его лица. Отчего-то Вильем надел белоснежную рубашку, слишком заметную в полумраке, но у меня не хватало сил злиться на него за это. За что бы то ни было.
— Я уезжаю утром.
Точно, пришёл попрощаться, я оказалась права. И он поступал несомненно правильно, каким бы ни был специалистом в своей области Мортон — впрочем, я почти не была знакома с ним как с магом, за исключением каких-то магических средств контроля — по моему мнению, никому не стоило учиться у такого человека. Одна из преподавательниц в пансионе как-то говорила нам, что в древности обращали большое внимание на нравственный облик наставника, поскольку ученики не могут брать исключительно знания, вольно или невольно, они заимствуют жизненные принципы своего учителя, стремятся быть похожими на него.
Менее всего я хотела бы, чтобы Вильем перенял что-то от Мортона.
— Это правильно, — преувеличенно бодро сказала я. Попыталась сказать — хрипотца так и не проходила, и я плотнее закуталась в шаль, пряча шею, с которой неохотно сходили кровоподтёки. — Забудь этот дом как страшный сон. Ты найдёшь себе другого учителя. И другую женщину, разумеется.
Я не собиралась говорить последнюю фразу — но всё же сказала и тут же досадливо прикусила губу.
—
— Я бесплодна. Это неизлечимо.
В тот момент мне действительно казалось, что так оно и есть. Я жила пустоцветом, не внося в мир ничего доброго, светлого и стоящего. Роза без запаха… Бездумно протянула руку к ближайшему кусту и, уколовшись довольно чувствительно, с хрустом, обломила ветку и поднесла цветок к лицу.
Ничего.
Словно мы куклы в мёртвом кукольном домике.
— Ты позвал меня сюда, чтобы поговорить о детях?
— Нет, — Вильем выдохнул. — Вы спрашивали меня о магии разрушения. Почему?
— Потому что иногда у меня всё рушится.
Я хотела сказать это весело или хотя бы насмешливо, но вышло горько. Однако лицо Вильема было серьёзным — насколько я могла заметить, по-прежнему стараясь не фокусировать на нём взгляд.
— На самом деле такая магия есть.
— Есть?
Я тут же забыла обо всех своих попытках вести себя отстранённо и уставилась на Вильема по-настоящему.
— Да. На самом деле я отыскал только крупицы информации, насколько я понял, об этом предпочитают умалчивать.
— Почему? — пробормотала я, хотя ответ вроде бы был очевиден.
— Это очень опасно, и ответственность целиком ложится на владеющего ею человека, его самоконтроль. А как известно, даже при должной многолетней тренировке бывают неконтролируемые всплески магии. Кроме того, перепады настроения, сильные эмоции: гнев, страх…
Мортон. Мортон всё знал и тем не менее старательно выводил меня на эти самые эмоции, словно самоубийца — гнев, страх, отвращение, отчаяние… Всё это он изощрённо пытался из меня выжать все эти годы!
— Такую магию называют по-разному: хаотической, дезинтеграционной. Она воздействует как правило на неживые предметы, разрушая их целостность…
— А может и на живые, — закончила я. — И… что происходит с обладателями подобной магии?
— Этого я не знаю. Но о них ничего и никогда не говорят, я имею в виду, в магическом сообществе. Вероятно, её обладатели крайне редки и сразу подпадают под особый контроль.
Вот она я, под особым контролем почти что с самого рождения. Что же, я зря злилась на Мортона за своё заточение в Койнохолле? Или я всё себе надумала, и какой-то там стакан или люстра ещё ни о чём не говорят?
— Почему вы спрашивали меня об этом, леди?
Вопрос Вильема вывел меня из задумчивости.
— Просто так. Мортон как-то упомянул о чём-то таком, стало любопытно.
Возможно, Вильем не поверил, но было уже не важно. Я должна была вернуться в дом, пока нас никто не заметил, пока… Пока мы оба держали себя в руках. Или только я — похоже, Вильем вовсе не испытывал ко мне никакого влечения.
Молодец, так будет лучше. И проще.
— Я собираюсь сообщить о том, как сэр Койно обращается с вами. Я этого так не оставлю.