У рыбацкого костра
Шрифт:
– Не базлай!
Сразу язык прикусила.
Все сложено, увязано, отрок втиснулся в люльку, забитую багажом, халда взгромоздилась на заднее сиденье - мотоцикл так и присел натужно. «Черногорец» по-хозяйски обошел опустевшее становище, все осмотрел. У мотоцикла стояла только пол- литровая банка, в которой он привез насадку. Она давно торчала на виду, и Антипин удивился, почему тот ее не прибирает. Мужик поднял банку и спокойно направился к Антипиным. С каждым его шагом Анатолий Степанович внутренне сжимался, как пружина… Тот, как будто не замечая Наташи, протянул Антипину банку.
– Насадку надо? А то осталось.
От неожиданности Анатолий Степанович раза два хлебнул нижней
– У меня есть - черви. Полно на берегу.
«Черногорец» угольно-жгучим взором из-под бровей глянул
в глаза Антипину, щеки заросли цыганской щетиной - бармалей! А на лице - удивление.
– Черви?! Не берет сейчас на червя. Первый раз тут? Спросил бы.
– А это что?
– растерянно показал на банку Антипин.
– Козявка. Бикарасик называем. Бери, не пожалеешь.
– Спасибо. Большое спасибо… дорогой! А я думал… - Анатолий Степанович неопределенно перебирал пальцами пустоту.
– Что же вы вчера - и без чаю… Взяли бы у нас дров!
– Он испытывал ужасную неловкость, бормотал совсем растерянно.
– А, не пью. Примус вон - уху варить.
– А я думал…
«Черногорец» вдруг усмехнулся. Вовсе не злодейски, как можно было ожидать от сурового его облика, даже дружелюбно, словно начал что-то понимать.
– Что, бабы, поди?
– весело покачал головой.
– Ежели на них обращать… Пропадешь. Вставай на мои колья, там подальше.
– Махнул рукой в сторону камышей.
– Ну, будь…
И пошел к сдержанно рокочущему, прогревающемуся мотоциклу. Уверенно уселся в седло, клацкнула врубленная скорость, мотоцикл сытно взревел и грузно тронулся.
К закату вновь на озеро Ашпан снизошла тишина. Румяные лучи окрасили потемневшую заводь. Пряно пахло теплой водой, сырой зеленью. Вокруг смачно чмокали, будто взасос целовались жирующие караси. В садке, привязанном к уключине, они так солидно толкались в ячеистые стенки, что от увесистых тычков лодка вздрагивала, как лошадь. На козявку рыбины брали уверенно, хотя поклевки были непривычные - пробка вдруг оживала и начинала плавно уходить в сторону… «Черт возьми! А ведь у него и не было никакого комплекса, и не думал вовсе о нас! Две семьи - два мира, ну и что? Они чаю не пьют!… С марсианами встретились… Он рыбачил себе, а я двое суток провел на войне, извелся. С кем воевал-то? Ну, правда, баба вздорная, и отрок этот их еще дурковат, но ты-то где был, умник? Из ничего - подозрительность, вражда, злоба… Отдохнул, называется. Звереешь, Анатолий Степанович, на своей сумасшедшей работе дичаешь, раз от людей начал уставать. А бикарасик этот - чудо. Давно такого клева судьба не дарила! И все - крупняк. Да, запомню я нынешний денек…»
(№ 46, 1986)
Анатолий Онегов
Пять лесных озер
Лемчево озеро
В эту зиму навестить свое озеро мне не удалось. Без меня пришел на Пелусозеро первый лед, без меня этот лед загустел, закалился на первом морозе, а там и затяжелел под языками метели. Не встретил я в этот раз над озером и первое весеннее солнце, не слышал над голубыми от весны снегами апрельской переклички снегирей, что вернулись домой, на север, после долгого зимнего кочевья. Озеро встретило меня уже открытой водой, и только серые, раскисшие
Над озером жарко плавилось дождавшееся наконец весны солнце: от этого неуемного солнца на глазах исчезал последний лед по берегам, а по лесным дорогам почти так же быстро высыхали оставшиеся от весны лужи. Весенние ручьи уже не бежали, не звенели по ложбинкам, от них оставались лишь темные серые следы, - это смятая недавним вешним потоком прошлогодняя трава еще не успела до конца расстаться с напитавшей ее водой.
К полудню солнце начинало палить так неудержимо, что могло показаться, будто сейчас и не середина северного мая, а уже июнь, а то и знойный июль, если бы не ветер с озера…
Ветер в эту весну был таким же резким, бескомпромиссным, как и жгучее солнце. Но если солнце изводило тебя сухой жарой, то языки ветра, срывавшиеся с озера, что помнило еще недавнюю зиму, жгли ледяным холодом.
От ледяного ветра и палящего солнца было беспокойно, тревожно на берегу нашего озера, будто зима и лето, один на один, без весны, вели здесь свой жестокий спор, забывая обо всем на свете. Неуверенность, неопределенность оттого, что эти майские дни на берегу Пелусозера не походили ни на зиму, ни на лето, ни на весну, исподволь заставляли меня вспоминать все новые и новые лесные тропы, уходить по ним дальше и дальше от места схватки стихий и искать ту тишину просыпающейся жизни, которая и должна была быть сейчас повсюду, когда земля, простившаяся со снегом, начинала жить, дышать полной грудью.
Но весенней тишины пробуждения не было и в седых борах, куда приводили меня все лесные дорожки, начинающиеся на берегу Пелусозера. Сосновые боры стояли на песках, песок, как всегда, сразу же принял в себя весеннюю воду, а не по времени лихая жара успела иссушить мох и брусничник под соснами так, что они сухо потрескивали при каждом твоем шаге. И этот неживой голос в весеннем бору тревожно вызывал из памяти ту летнюю сушь, когда залитые огнем солнца июльские боры порохом вспыхивали в огне лесного пожара. От памяти лесного пожара делалось еще неуютней, и я торопился покинуть белые мхи, брусничник и сосны и снова и снова перебирал в памяти имена таежных озер, куда, по моим расчетам, не добралась еще тревожная весенняя сушь.
Тут и пришло ко мне небольшое, небогатое на сегодня таежное озерко по имени Лемчево…
Возможно, где-то на картах это озерко и писалось как-то иначе. Может быть, «Лемчево» было грамматически неточным производным от подлинного названия скромного таежного водоема, но у нас было оно только Лемчевом - и все тут.
Лемчево я знал давно, бывал там по летнему времени, отбиваясь от наседавших комариных полчищ, потягивал на червя разную мелочишку, за все время выловил там на спиннинг одно- го-единственного щуренка и считал это озерко уже успевшим раздарить все-все, что можно было отдать людям, хотя и помнил рассказы о том, что рыба в Лемчеве вроде бы еще есть, что вроде бы и по сей день вёсной на живца («на маниху») можно наманить ношу щук, а в начале зимы на узенькую беленькую блесенку можно достать из-под первого льда бойких лемчев- ских окуней.
И будто в подтверждение этих щедрых рассказов кто-то из рыболовов хранил на озерке небольшую лодочку-челночок. К этой лодчонке, судя по свежему кострищу на берегу озерка, нет-нет да и наведывались рыболовы… Что ловили они здесь? Не знаю. Знаю только, что посещавшие это озеро вели себя здесь вполне достойно - от них никогда не оставалось на берегу грязи, мусора, бутылочного стекла. Судя по всему, это озеро посещали люди трезвые, тихие, что в наших лесорубных местах было большой редкостью.