У рыбацкого костра

Коллектив авторов

Дело в том, что под безупречно-официальной сорочкой, привычно повязанным галстуком и корректным деловым костюмом, а то еще и шикарными темными очками (его внешний вид - забота Наташи) таится не гаснущая с детских лет и несколько архаичная теперь на фоне служебных и вообще городских забот страсть к рыбалке. Антипин пронес это сокровенное через суматошные студенческие годы, обильные различными соблазнами, через суету служебных обязанностей, общественных нагрузок, дружеских шуток, творческих порывов и карьерных поползновений. Увлечение рыбной ловлей составляло для него как бы вторую жизнь, глубоко личную, одухотворенную и многоцветную, существовавшую наравне со служебно-производственной, но самостоятельно от нее. Ни о каких курортах и путевках Анатолий Степанович и слышать не хотел - всякая перспектива организованного отдыха приводила его в содрогание. Дачи у них не было, потому что выходные Антипин проводил на рыбалке. С зимы начинал мечтать о двух-трех неделях, проведенных на берегу в палатке. Известно, что получить отпуск спокойно, без нервотрепки и неуверенности до последнего дня (все сложено к отъезду, а приказ начальник почему-то еще не подписал!) у нас почти невозможно. Эти последние дни были обычно самыми

мучительными и опасными для Анатолия Степановича, на грани срывов. К черту все! Господи, как они ему все надоели! Как он надсадился от городской сутолоки, надоевшей бестолковой болтовни, дурацких вопросов, на которые никому не нужны ответы, преувеличенной заинтересованности, фальшивого сочувствия - от всех этих издержек многолюдства. Хотелось отдохнуть от людей, пожить самим собой хоть неделю-другую - простыми «карасиными» радостями.

Сугубо городскую Натали он довольно легко приучил, а потом и приохотил к летним поездкам на природу. Она была умница, его Наташка, а главное - они любили друг друга, и ему всегда было ее жаль, когда он где-то наслаждался блаженством жизни на берегу, а она просиживала скучный выходной в городской квартире. У них росла дочь Ириша, школьница, но уж этой-то дома по воскресеньям никогда не увидишь. Наталья набирала на всю поездку книг и журналов и почитывала в тенечке, водрузив почти на нос пижонский пластиковый козырек, который придавал ей озорной мальчишеский вид. Хорошо было им вдвоем где-нибудь на уютном заливе Красноярского моря, окруженном солнечным березовым редколесьем, столько разных цветов распускалось для них вокруг, так мелодично свистели им иволги! Особенно весело проходили те несколько поездок, когда они жили все втроем, со звонкоголосой Иришей, бывало, не заскучаешь. Но чаще она проводила лето в пионерском лагере, а теперь вот в трудовом для старшеклассников. Наташа, конечно, скучала по дочери, Анатолий Степанович не подавал виду и убеждал жену, что нельзя растить Иришу домашней, пусть учится жить с людьми. И была еще все-таки тайная прелесть в их уединенном существовании на берегу. Так редко теперь приходилось им жить вдвоем, друг для друга, и никого вокруг…

Рыболовом Антипин был культурным. Выписывал рыбацкий журнал, следил за новыми брошюрами. Удилища у него были стеклопластиковые, не очень дорогие, но оборудованные им собственноручно пропускными кольцами, удобными катушечками, ухватистыми рукоятями. И рыбы ловил, как правило, больше прочих массовых «магазинных» рыбачков. От них отличался он еще странными - от отца - привычками. Например, просто не представлял, как можно удить на городской набережной, как можно всей душой отдаваться созерцанию поплавка на глазах у посторонних людей… Ты сидишь, а они стоят за спиной и смотрят… Да еще обсуждать начнут или советовать: «Слышь, мужик!…» Или: «Дяденька, а вы какую рыбу ловите?» Поэтому обычно Антипин не жалел ни машины, ни времени на дорогу, лишь бы получить желанное уединение, покой, радость чистую и незамутненную.

Нынешним летом они решили съездить на степное озеро Аш- пан, о котором он уже давно слыхал. Много лет Анатолий Степанович не видел настоящей степи, и теперь это могло стать той новизной впечатлений, которая обостряет чувство жизни. Как и триста пятьдесят километров от Красноярска не слишком благоустроенной дороги, причем надо было перевалить небольшой таежный кряж, дальний отрог Саяна. Нет, народу там много быть не должно. Часто не наездишься, а в отпуск - почему бы нет!

С горы им распахнулся захватывающий дух степной простор. Но это была степь не привычная по общим представлениям, а енисейская, хакасская. Земля уходила вдаль как бы всколыхнутая, причем холмы были не округлыми, но вздыбившимися горбами с пологими спинами на одну сторону и крутыми обрывами, исчерченными слоистыми обнажениями красных известняков, на другую. «Как застывшие океанские волны», - вспоминалось Антипину вычитанное сравнение. Кое-где за гребнями вершин прятались от ветров березовые колочки. Холмы были разноцветно раскрашены большими площадями, как на ватманах градостроительных планов. Где бледно-желтеющей акварелью хлебов, где сиреневой гуашью пахоты, линяло-зеленым тоном скошенной люцерны. Все поле разлиновано резкими косыми тенями от стоящих там и здесь ометов. Пыльно-серыми казались от полынка и ковыля покоробленные косогорами сухие овечьи пастбища. Всхолмленный простор уходил в далекую-далекую перспективу и где-то там растворялся в степном мареве. А по необъятному синему пастбищу неба разбрелись отары курчавых облачков-барашков.

–  Какие они все белые и одинаковые!
– воскликнула Наташа.
– Как инкубаторские цыплята.

Под холмом, с которого они, словно первооткрыватели, обозревали новые владения внизу, у самого его подножия, лежало большое синее озеро, отороченное по берегу узкой сочно-зеленой лентой камышей. Лишь вправо далеко виднелась единственная крохотная рыбацкая палатка. Господи, простор-то какой, воля!

Они осторожно спустились с горы почти по целине, плохо заметным автомобильным следом, и выбрали для стана первое попавшееся удобное место. Там выступал в воду не заросший камышом мысок, к которому легко было причалить на резиновой лодке и не замочить ног. Неподалеку оказался сочащийся из-под горы ключик, прозрачнейшая и холодная, как роса, водица струилась в затененной ложбине, наполненной зудящим запахом крапивы. Выкинув из машины на траву вещи, Антипин прихватил топорик и съездил за гору в ближайший лесок (километров пять до него оказалось) - привез хворосту. Для практических нужд хватило бы и примуса, но что за стан без костра? Костер был необходим для полноты поэтического состояния.

В сумерках после ужина они сидели под пологом палатки, как птахи под застрехой, прижавшись друг к другу плечами, и молчали. Антипин слушал мирный плеск жирующей в травах рыбы и млел от истомы предвкушения. А Наташа ни о чем не думала - зачем еще думать, когда можно просто сидеть летними сумерками, прижавшись к плечу мужа! Она и так была счастлива.

На рассвете он выбрался из палатки; стараясь не стучать, не шуршать, уложил в лодку удочки, прикорм, садок и оттолкнулся от вязкого берега. Вот она, долгожданная, вымечтанная рыбацкая зорька, рассветная тишь и сырая зыбкая дрожь, удивительная парная озерная вода (даже серебристые

сорожки, когда он снимал их с крючка, были теплыми в ладони), слегка дымящая гладь заводи в траве, чутко торчащий кончик поплавка, который в полном безмолвии вдруг начинал вздрагивать и пританцовывать, когда подошедшая на прикорм сытая сорожка принималась поддавать носом катышек хлеба, прежде чем верно прихватить крючок. Ради разнообразия Антипин размотал еще одну удочку и насадил сизого червяка, добытого в черной тяжелой земле у воды. Вскоре второй поплавок решительно юркнул в глубину. «Окунь», - сказал себе Анатолий Степанович и не ошибся. На крючке бойко дергался приличный, с темными полосками травяной красноперый экземпляр. Антипин весь отдался оживленному клеву, ни о чем не думал, ни о чем не вспоминал, просто радовался утренней радостью. «Боги не засчитывают людям в срок жизни время, проведенное.на рыбалке», - вспомнилась с улыбкой какая-то древняя мудрость, вырезанная из журнальной заметки. За камышами глухо пророкотал мотоцикл, но Анатолий Степанович не обратил на него внимания. Хорошо… И в довершение всего, когда клев уже затухал и он собирался заканчивать ловлю, оба поплавка почти одновременно молча двинулись по глади и стали расходиться в разные стороны. Антипин схватил удочки обеими руками, неловко отвалившись, подсек и… Это было настоящее счастье борьбы с крупной добычей, и надо было остановить устремившихся в заросли рыбин, повернуть их, справиться и подвести одну за другой к лодке. Караси оказались тяжелые и плотные, как литые, в твердой серой чешуе, с кургузыми, словно обтрепанными хвостами. Какие караси! Они одни могли составить рыбацкое счастье всей зорьки.

И вдруг эти неожиданные соседи. «Наше место…» Поляна как поляна, мысок как все, никаких признаков чужого стана они не заметили - ни кострища, ни остатков дров. Да хоть бы и было! Он, во всяком случае, не остановился бы так близко от чужого жилья. Странные люди. Должна же быть, в конце концов, какая- то деликатность. Он задумчиво подвигал желваками на скулах. Вообще-то попадаются обормоты. «А чо? Рядом веселее будет!» Как будто кому нужно их веселье. Но что теперь поделаешь? Так хорошо оборудовал стан, снова все грузить, дрова… Нет, переезд невозможен. Да и неудобно - что те подумают? Просто сделать вид, что ничего не случилось. Вы сами по себе, мы - сами. Мало ли у них соседей в подъезде, он не всех и знает, иногда на всякий случай здоровается, не очень уверенно чувствуя, свои жильцы это или какие заблудшие.

Но делать вид, будто рядом на берегу никого нет, была только роль, которую все время приходилось вести, затрачивая нарочитые усилия. И Анатолий Степанович и Наташа постоянно ощущали как бы присутствие в своей квартире посторонних и украдкой, исподволь за ними наблюдали. Судя по всему, и те, другая сторона, приняли аналогичную тактику.

Баба эта, с рыхло колышущимся животом и луковкой носа меж оплывших щек, отвращала Антипина самим своим внешним видом, она являла как бы готовый типаж на роль базарной торговки. Он вообще терпеть не мог жирных - как только себя носят! Да еще жалуется, что вся больная… Одета несуразно для рыбацкой жизни: теплая кофта поверх заношенного, некогда цветастого платья, белый платок на голове и голые босые ноги - все наоборот, словно комарья для нее не существовало. То ли дело его Натка! На ней темно-синие спортивные брюки, подчеркивающие стройность и женственную гибкость, малиновые кеды, резинка пластикового козырька желто-яичного цвета схватывает густые, коротко остриженные темные волосы. Его Натали красива - смуглое худощавое лицо с большим ртом и крупными, почти мужскими губами, тонкие кисти рук. Нет, его Натка - просто чудо. А та - настоящая халда, развязная и вредная.

–  Сыночек ты мой!
– с преувеличенной любвеобильностью запела она, когда отрок на четвереньках задом выпятился из палатки на свет божий.
– Выспался мой родненький! Да как мы поспали-то хорошо, как поспали-то всласть, даже глазыньки у нас опухли, щеченьку-то отлежал!
– Она противно лебезила перед своим очумевшим от сна и палаточной духоты оболтусом. («Конечно оболтус! Приехал на такое озеро и не думает удочку в руки взять, лишь бы выдрыхнуться. Да я в его годы!…») - И норки-то у нас сопельками заклало, проковыряй, проковыряй, а то и ды- хать нечем моему ладненькому!… - И вдруг совершенно другим, спокойно-насмешливым голосом: - Смотри резьбу не сорви!
– Но тут же снова запела гобоем: - Ну вот, ну и вотыньки, сопа- точку мы прочистили, гляделочки мы кулачками продрали, потянись, потянись, мой миленький, вот та-ак, с хрустиком, всласть-то, всласть… Скоро наш папка приедет, карасиков привезет, такую сварим ушицу, что мой маленький пальчики оближет. Пойдем, сынок, пойдем по бережку, щепочек насбираем, корешочков всяких. Отец приедет, а у нас и костер готовый.

–  Бу-бу-бу, ищо чево? У нас примус, - недовольно промолвил сынок.

–  Пойдем, пойдем, сыночек, разомнемся, аппетитик нагуляем. Мамка, покойница, еще жива была, все говаривала: «Ранняя птичка носик утирает, а поздняя глазки продирает».

Ничего себе птички! «Покойница жива была», - усмехнулся Антипин. Ботало коровье… Ну и ботало! Как можно так, не затворяя рта, молоть и молоть без устали чепуху? Сам Анатолий Степанович выработал манеру разговора краткую и деловитую, по телефону - ни единого лишнего слова: «Привет, старик. Постановление номер 37 дробь 12 о застройке…» На работе особенно не разговоришься. А эта… Вообще-то у каждого человека голова никогда не бывает совершенно пустой - все время в ней мельтешат какие-то обрывки фраз, мимолетные оценки, несвязные словечки, как, скажем, если бы в стакане с водой взболтать осадок - и весь мусор начнет крутиться вперемешку, что-то на миг всплывает, что-то мелькает и тонет. А она всю чепуху, весь словесный мусор без умолку и без связей проговаривает вслух! Настоящая пытка пустословием… «Мамка, седни двадцать шестое, ага?» - «Двадцать шестое, двадцать шестое, сыночка! А завтра двадцать седьмое, а послезавтра двадцать восьмое будет, потом двадцать девятое… (Господи, неужели так и не остановится до конца месяца?! Нет, кажется, запнулась.) Как время-то бежит! Не успеешь оглянуться… Покойница жива была, иной раз скажет…» (Ха! Покойница жива была… Все равно что сказать: «Труп еще живой». Вдобавок она постоянно выворачивала слова. Как Антипину казалось, со смаком коверкала их, словно втайне ощущала, что это злит соседа, нарочно говорила «два штуки, какой собака умный», «вся исскреблася».)