У стен Ленинграда
Шрифт:
— Очень хорошо, — прошептал Круглов. — По ним доберемся до штаба. Тот ли это, который нам нужен, там посмотрим…
Сидоров прижал меня головой к проводу:
— Приложись поплотнее ухом, может, Гитлера услышишь.
Я мысленно выругался и с силой ткнул Сидорова локтем в бок. Мы осторожно подобрались к дереву, на которое из канавы были подняты провода. Еще проползли метров пятнадцать. Дальше проследить за проводами не могли: на дороге появился патруль. Медленно, вразвалку шагая по кромке шоссе, немцы переговаривались между собой.
Мы
«Эх, нет с нами Петра Романова, он бы поговорил с ними по душам», подумал я.
Немцы прошли мимо нас в сторону леса и вскоре вернулись.
По знаку Круглова мы опять залезли в канаву и поползли за часовыми.
Вскоре опять обнаружили телефонные провода, которые тянулись к машине с невысокого шеста. Видимо, это был бронированный фургон. В него то и дело входили военные. Двое часовых прохаживались у двери, держа наготове автоматы. Поодаль мы заметили еще два броневика, возле которых тоже стояли часовые, но к машинам никто не подходил.
В безмолвии пролежали несколько минут. Круглов дотронулся до моего плеча, шепотом сказал:
— Наблюдайте, я скоро вернусь и скажу, что делать. — И он, по-пластунски бесшумно двигаясь, скрылся в темноте.
Томительно тянулись минуты. Сидоров лежал хмурый, он то и дело вытирал лоб пилоткой, хотя ночь была прохладная. Мимо нас снова прошел патруль. Назад солдаты не вернулись.
Я припал к уху товарища:
— Наверное, взяли их наши ребята, сейчас должен прийти командир.
И действительно, спустя несколько секунд рядом с нами появился Круглов:
— Ползите к фургону.
Лежа, я крепко обнялся со своим товарищем. «Может быть, — подумал я, мы видимся в последний раз». Был второй час ночи, у фургона, кроме часовых, никто не появлялся. Когда мы подобрались к намеченной цели, на шоссе показалась легковая машина. Она остановилась около фургона.
Шофер приглушил мотор. Из машины вышли двое. Один был высокий, другой толстый, приземистый. Они закурили и не спеша направились мимо фургона к стоявшей справа большой бронемашине.
— Офицеры, — шепнул мне Сидоров. — Этих и надо хватать: видишь, папки под мышкой держат.
При появлении офицеров часовые замерли, вытянувшись в струнку. Высокий гитлеровец открыл дверь машины и угодливо пропустил вперед приземистого. Яркий луч света ворвался в темноту и упал на дерево, за которым я успел увидеть Круглова, плотно прижавшегося к стволу. Рядом с ним был Владимиров, он держал наготове автомат.
В тот момент, когда толстяк поднимался в машину, резко проговорила в ночной тишине автоматная очередь. Я успел увидеть, как толстяк и стоявший рядом у машины долговязый гитлеровец рухнули да землю, уронив из рук папки.
В то же мгновение прогремели сухие, отрывистые разрывы гранат, заговорили автоматы. Часовые тут же были убиты, легковая машина на шоссе взорвана, фургон задымил.
— Отходить! — услышал я голос Круглова.
Не успели
Мы залегли и стали осматриваться. Немцы быстро пришли в себя. Вот они немного успокоились, прекратили беспорядочную стрельбу. Должно быть заметив на траве сбитую росу, вновь открыли огонь и бросились преследовать нас.
Ползти теперь было бесполезно. Мы вскочили и побежали к опушке леса. Здесь нас встретил Владимиров; он держал в руках объемистые папки и два планшета.
На лесной тропе, по которой мы отходили, нас встретил красноармеец Ушаков и доложил старшему лейтенанту Круглову:
— Товарищ командир, по тропе не пройти.
— Почему?
— Немцы в лесу. Вначале кричали, как загонщики во время облавы, а теперь притихли. Хотят закрыть нам проход через болото…
Мы еще раз убедились, что враг не прост.
Круглов внимательно осмотрел нас, дружески потрепал по плечу Сидорова:
— Ну, я думаю, фашисты все болото не закрыли, проберемся.
Сидоров поплевал на руки, потер их:
— Проберемся, товарищ командир. И папочки с бумажками доставим в срок.
Шли по лесным зарослям, в темноте натыкались на сухие сучья, царапали до крови лица, руки.
Оторвавшись от преследования, мы вошли в густой высокий камыш. Под нашими ногами, как тесто, закачалась почва.
Продвигаясь шаг за шагом, утопая в сыром мху, уходили все глубже и глубже в заросли.
Мы опередили немцев всего лишь на несколько минут. Не успели пройти по болоту и трехсот метров, как за собой услышали немецкий говор и повизгивание собак. Но, к счастью, дальше болото было сухое. Это позволило нам быстро проскочить вперед.
Сидоров, поравнявшись с взятым нами в «плен» красноармейцем, который нес в подарок жене орудийный прицел, сказал:
— А ты, браток, прости: темно, не разглядели.
— Угостили по чести, ничего не скажешь, и теперь в ушах звенит, но зато дома.
Под Ропшей
Лучи восходящего солнца ласкали колосья зрелого хлеба. Под тяжестью крупных зерен колосья низко клонились к земле.
Я лежал в окопе, смотрел на волнующееся ржаное поле и думал: «Где теперь тот человек, руками которого оно вспахано и в рыхлую, пахнущую корнями землю брошено зерно? Возможно, и он вот так же, как я, смотрит сейчас из окопа на колосистое хлебное поле и тоскует о мирном труде».
Рядом со мной лежал Володя Сидоров. Был он человек ума бойкого и цепкого; никто из нас не мог быстрее и правильнее его оценить всю сложность боевой обстановки. Он всегда умел выбрать выгодное место в бою. На его простом лице со вздернутым носом неизменно сияли улыбкой хитрые маленькие глазки, при разговоре с товарищем он любил похлопать его по спине. В размашистых и уверенных движениях снайпера сказывался весь его характер. Вот и теперь по его выбору заняли мы свою позицию вблизи шоссейной дороги.