У Великой реки. Битва

Круз Андрей

Толкнулись мы в соседнюю с магазином дверь и упёрлись в двоих орков с уже начавшими надоедать дубинками и револьверами на поясах, стоящих как изваяния возле гардероба, в котором за стойкой красовался друэгар. Над друэгаром висел огромный плакат, на котором на трёх языках было написано:

«КТО ПЕРВЫЙ ДОСТАЛ СТВОЛ — ТОТ И КРАЙНИЙ, И ЗА СТРЕЛЬБУ В ЗАЛЕ ОТВЕТИТ. ПРЕЖДЕ ЧЕМ ЧТО-ТО СДЕЛАТЬ — ЧУТОК ПОДУМАЙ, ХОЧЕТСЯ ЛИ ТЕБЕ СЕГОДНЯ ПОМЕРЕТЬ».

Доходчиво. И понятно. И никакой ложной скромности в изложении правильной и простой в сущности мысли. Достанешь волыну первым — кругом виноват. А если кого стрельнешь, то отсюда

уже не выберешься. Такие правила действуют здесь по всему городу, насколько я слышал. Судов, урядников и тюрем нет, каждая банда на своей территории свой суд вершит. А приговоров здесь всего три: могут оштрафовать, и попадёшь ты на такие деньги, что последние штаны продашь. А чтобы не думал, надо расплачиваться или не надо, колдун наложит «Временную печать». Не привезёшь деньги за отпущенный срок — сгоришь как свечка, и никто не погасит. А будут гасить — ещё больше помучаешься. А если не рассчитаешься, но прятаться не станешь, то могут самого в рабство продать. Или убьют. Пристрелят сопротивляющегося или как-нибудь творчески подойдут к казни сдающегося. Так что лучше сопротивляться: пуля лучше котла с маслом, например. И даже петли.

Хотя… я посмотрел на друэгара, изображавшего гардеробщика. А друэгар-то колдун. Только прикидывается скромнягой, принимающим плащи да пыльники от посетителей. И в карманах у него что-то понапихано, Силой так и прёт. Наверняка какие-нибудь боевые амулеты, чтобы можно было буйных обезвреживать. И на шее под одеждой что-то висит. И посох у него с навершием к стойке прислонён. Учтём.

— Прочитали? — спросил нас один из орков с затейливой татуировкой на лбу, над правым глазом, показав на вразумляющий плакат.

— Прочитали, — кивнул я. — Вопросов нет.

— Раз нет, то проходите, — сказал второй орк, с огромной рубиновой серьгой в ухе.

Мы прошли ещё за одни двери и оказались в здоровенном зале. Я даже сперва замер от неожиданности. Тут человек двести могло рассесться при желании. Ну, сто пятьдесят, может быть. Но не меньше. Высоченный потолок, из-под которого на цепях висят люстры с лампочками, прикреплёнными к тележным колёсам. Пространство над головой пересекают поперечные балки, на них террасой лежит галерея, на которой тоже столики. Длинная стойка, за нею двое в кожаных передниках. И длинные дубовые столы с длинными же дубовыми лавками. Всё неподъёмное, драться не получится.

Посредине зала горит огромный очаг, дым от которого уходит в широкую трубу, а отблески пламени мечутся на стенах. Вокруг него буквой «П» огромный стол, и несколько человек сидят за ним и сами себе жарят мясо на шампурах, расположив их над грудами тлеющих углей, которые служитель время от времени отгребает кочергой из пламени. Ну, такое у аборигенов часто бывает — каждый в трактире может взять жареное мясо или потребовать сырого и зажарить себе сам. Традиция вроде как, проистекающая отчасти из опасения, что вместо нормального мяса подсунут не пойми какое.

Зал был заполнен едва ли на четверть, а то и меньше, хотя время уже было самое разгульное. Не соврал орк: похоже, растащили тутошних наёмничков наниматели. Как я слышал об этом месте — тут всегда народу прорва была. Значит, местные завсегдатаи сейчас с гарнизоном Пограничного бодаются, скорее всего.

Но музыка уже была — какой-то тощий юнец с конопатым лицом бренчал на мандолине и ломающимся голосом пытался петь какие-то лихие куплеты на

виларском, явно из солдатского репертуара. Его никто не слушал, но несколько монеток на маленьком подносе перед ним всё же лежало. Искусство тут ценили, видать. Даже такое.

Мы выбрали с Орри стол поближе к огню. Едва сели, как к нам, покачивая широченными бёдрами, подошла девка лет двадцати, смуглая, молодая, но статью запросто переплёвывающая дочку предводителя гномов Дарри Рыжего — Вару. Та перед ней что младенец. Причём недоношенный. Огромный вырез кофты открывал арбузного калибра груди, из юбки, свисавшей чуть ниже колена, высовывались икры, сравнимые мощью с моим бедром. Впечатляет. Орри особенно впечатлился — аж рот раскрыл, и глаза у него нездорово заблестели. Тут всё правильно — такая девка ему под стать.

— Милость богов, уважаемые. Что принести? — белозубо улыбнувшись, спросила деваха.

— Милость богов, милая, — улыбнулся я в ответ. — Пива. Светлого. Мне. Орри?

— Тёмного, — спохватился мой спутник.

— Кувшин светлого и кувшин тёмного. А к пиву… что посоветуете?

— Маранийские колбаски. Пожар, а не колбаски.

— Бараньи… — поморщился я.

Баранину я не любил, если честно. Прямо предубеждение против неё какое-то: всё время, пока ем, бараний запах преследует.

— Говяжьи тоже есть, — сказала девка. — Ничуть не хуже.

— Ну, давайте мне говяжьи — со всем, что там к ним полагается. Орри?

Орри, глазевший на подавальщицу раскрыв рот, очнулся и сказал:

— Я то же самое.

Девица кивнула и пошла к стойке, покачивая бёдрами с плавностью и мощью океанского прибоя.

— А что я заказал? — спросил меня Орри, когда девица-красавица скрылась на кухне.

— Увидишь, — хихикнул я. — Отвлекаться надо меньше на… посторонних.

— Сам ты мне посторонний по гроб жизни, если такое говоришь, — буркнул гном. — Это ты с ведьмой когда хочешь милуешься, а я в последний раз с девкой был в прошлый торговый сезон. Ехали в Пограничный, думал — хоть там оторвусь, так нет… угораздило сволочей этих на город напасть, всю поездку испортили.

— А тебе сколько лет?

— Сорок.

— Фигня какая. Ещё года четыре потерпи, и возляжешь… с «девой своего народа», — злобно поглумился я.

— Счас в морду дам, шутник, — заявил Орри, показав мне гигантский кулак. — Посмотрел бы на тебя, если тебе предки завещали по семь месяцев в году безвылазно в горах сидеть и при этом девок не трогать.

Я пожал плечами, сказал:

— Может, что такое и завещали, просто я не в курсе. А что, понравилась девка?

— Спрашиваешь! — аж всплеснул руками мой спутник.

— Так чего теряешься? Прояви обаяние, подкрепи финансами — и счастье тебе улыбнётся. С каких это пор трактирные подавальщицы в Великоречье стали славиться крепостью нравственных устоев?

— Чего? — переспросил гном.

— Даст она, говорю, за чуть ласки и чуть денег, — упростил я свою мысль до возможного предела.

— А! Так бы сразу и сказал. Попробую, — почему-то горестно вздохнул гном.

Девица, поднимая на своём пути ветер, принеслась к нам через минуту, неся в крепких руках два здоровенных запотевших кувшина холодного пива. Тот, что посветлее, она бухнула на стол передо мной, второй поставила перед Орри. Собралась было бежать обратно, но я её придержал за руку и выложил на стол золотой кругляш рубля.