У вендетты длинные руки
Шрифт:
Значит, моя непосредственная задача – начать шантажировать Тамару. Можно явиться в кабинет и поговорить «по душам». Под крышкой ее стола сидит мой «жучок», так что разговор я могу записать. Допустим, посажу в машину Серафиму, а то она у меня как-то выпала из дела в последнее время. Кстати, надо бы навестить ее и узнать, как продвигается дело по возврату ее квартиры.
Я набрала номер Серафимы. Она долго не отвечала, наконец в трубке раздался ее голос:
– Алло?
– Серафима, это Полина. Как у тебя дела?
– Нормально, убираюсь вот…
– Ты сейчас в общежитии?
– Да. А что?
– Я скоро подъеду к тебе. Будь, пожалуйста, у
По дороге я заскочила в магазин и купила крекеров к чаю.
Серафима была в своей комнатенке. Она сидела на диване, закутавшись в старый пуховый платок. Когда я вошла, она сразу предупредила меня:
– Не раздевайся, у меня холодно. Что-то там с отоплением, мерзну вот, кутаюсь во что попало. Садись к столу, я чайник поставила, только им и греюсь.
Я присела на стул около стола и достала из сумки пакет с печеньем.
– Серафима, почему ты все еще живешь здесь? Я же дала тебе денег, чтобы ты сняла квартиру.
Она как-то замялась:
– Да сниму я, успею… Куда торопиться?
Серафима встала с дивана и принялась разливать чай. Я смотрела на нее, но она упорно не хотела встречаться со мной взглядом.
– А может, деньги ушли на что-то другое?
– Ты о чем?
– А ты не догадываешься?
– Нет.
– Ладно. Кстати, ты не в курсе, что случилось с новым магазином твоего бывшего мужа? Весь город об этом говорит.
– Нет, я ничего не слышала. Тебе бокал или чашку?
– Все равно. Давай чашку. Я думала, ты в курсе. Пару дней назад кто-то полил его магазин фекалиями.
– Как?!
– Подогнал ночью машину-ассенизатор, разбил окно, просунул туда шланг и все, так сказать, оросил… Об этом даже в газете писали.
– Я газет не читаю. Бери сахар, варенье… Пей, а то остынет… У меня так холодно, с утра встала – на градуснике всего плюс пятнадцать, представляешь? Пошла к Ермолаевичу – это наш слесарь-сантехник. Говорю: «Что же ты делаешь? На улице еще ноль, в помещении холод собачий, а вы задвижку закрыли?» А он мне: «Я задвижку не трогал. В подвале вентиль какой-то «полетел», надо менять, а у меня нового вентиля нет…»
– Серафима! Ты что, не слышишь, о чем я тебе только что рассказала? Или тебе неинтересно, кто и как нагадил твоему бывшему?
Она, не глядя на меня, пожала плечами:
– Нет, он мне безразличен.
– Извини, но в это я не верю. Женщина, пережившая такой удар – по сути, двойное предательство, – и чтобы такое равнодушие?
– Какое – такое?
– Напускное. Ты хоть передо мной-то не рисуйся. Ты же там была и удирала от меня дворами…
– Да не была я там!
Я повернула голову к двери и увидела на вешалке синее демисезонное пальто. Серафима перехватила мой взгляд, но промолчала, продолжая накрывать на стол.
– Серафима, ты мне не веришь или боишься меня? Почему не признаешься, что это сделала ты?
Она посмотрела на меня как на законченную дурочку. Сузив глаза, горько усмехнулась. В сердцах бросила на стол кухонное полотенце.
– Я с некоторых пор никому не верю! Знаешь, как мне следователь говорил: «Ты признайся во всех своих делишках, а мы тебе за это срок сократим! Суд учтет твое раскаяние и чистосердечное признание». Я, дура, и купилась на это. А мне еще двадцать нарушений припаяли! И взятки должностным лицам, и укрывательство от налогов! А как мне было эти взятки не давать? У меня в Доме быта ремонт надо было делать, штукатурка уже от стен отваливалась, а в туалете старые унитазы на части разваливались, полы все стерлись, до самой стяжки. Разве мы на свои средства
Я ее прекрасно понимала: пройдя через то, что вынесла она на своей шкуре, – не то что другим, себе верить перестанешь.
– Хорошо, пусть будет так. В конце концов, это твое личное дело – на что потратить деньги. Просто мне хотелось, чтобы ты перебралась жить в нормальные условия.
Серафима только рукой махнула:
– Поживу еще какое-то время здесь. В тюрьме я еще и не в таких условиях обитала! В камере восемь женщин было. На всех – один алюминиевый таз. Стирали по очереди. А унитаз – здесь же, за невысокой перегородкой… И раковина рядом. Одна зубы чистит, другая, извиняюсь, тяжелую нужду справляет… – Она потянулась к пачке сигарет. – Пристрастилась вот, никак отучиться не могу. Слово себе давала: выйду на волю – брошу. Да куда там! И чай крепкий научилась пить. До заключения я всегда только хорошие дорогие сорта чая покупала, а там научилась из помоев такую гадость заваривать! Теперь покупаю более-менее приличный, ничего, пить можно…
– Серафима, мне нужна твоя помощь. Завтра, часов в одиннадцать, нам с тобой надо съездить к городской больнице. Сможешь?
– Тебе помочь я всегда готова. Встану пораньше, уберусь и поедем. А что делать-то надо?
– Я собираюсь пошантажировать одну особу, которая «нарисовала» некоему человеку липовые анализы. Ты, сидя в машине, включишь записывающее устройство, я тебе покажу, как. Запишешь наш разговор – и ты свободна.
Серафима усмехнулась:
– С этой мы тоже будем деньги тянуть?
– Ее деньги нам не нужны, да у нее их и нет, скорее всего. Наша задача – сделать так, чтобы эта штучка побежала к жене Дьяченко просить денег. Та их вряд ли ей даст… А что будет дальше – посмотрим.
– Слушай, здорово это у тебя получается!
– Ты имеешь в виду шантаж?
– Угу.
– Предупреждаю: статья серьезная! Срок – тоже.
– Полин, а как же ты не боишься?
– Я – юрист, я знаю законы. Это незнание законов не освобождает от ответственности, а знание – наоборот.
– Я поняла. Просто ты не подставляешься. Молодец, с умом работаешь!
Я встала, пора было уходить.
– Значит, договорились. Завтра в одиннадцать я заеду за тобой. Будь готова.
На другой день, проезжая мимо магазинчика «Каменный цветок» в десять утра, я увидела следующую картину: все крыльцо магазина и пространство вокруг него было завалено мусором. Дьяченко нервно расхаживал взад-вперед у входа с сигаретой в зубах. Вася с Люсей собирали весь этот мусор с крыльца в пакеты и вываливали их в баки, стоявшие неподалеку. Куча отбросов была довольно-таки внушительной, и Васе с Люсей предстояло повкалывать здесь всерьез. Дьяченко поторапливал их, они с ним переругивались, он матерился и отходил в сторону. Прохожие на миг останавливались, с любопытством созерцая эту странную картину, потом, посмеиваясь, шли дальше.