У входа нет выхода
Шрифт:
Эскалатор на «Третьяковской» настойчиво пах новой резиной. Наста внезапно поняла, что волнуется. Она ехала, и ей хотелось, чтобы эскалатор поднимался бесконечно.
– Ты уверена, что нам сюда? – спросила Рина.
– Угум. Сто раз в этом районе паслась. У них тут база возле памятника маньякам, – подтвердила Наста.
– Кому-кому памятник? – усомнилась Рина.
– Неважно как он называется. Важно, что это реальный памятник маньякам. Ведьмари его обожают. У нас в ста метрах от него ни одна нерпь не работает. Что ж ты хочешь: Болотная площадь!
До Болотной площади они добрались с приключениями. Сашка встретил мужичка, который называл его Рыжий, нехорошо щурился и повторял: «Забыл, сволота, речку Колыму?»
– Почему я никого не встречаю? – ляпнула Рина, и тотчас судьба ее наказала. Рядом затормозила машина.
Из нее выскочил мужчина и, восклицая: «Иди на дочь свою посмотри! Такая же дрянь растет!», стал заталкивать ее в автомобиль. Пришлось удирать дворами, а он бежал следом, тощий и несчастный, и кричал.
– Не надо было вообще с этими булавками связываться!.. Какие-то все израненные, никого целого нет, – хмуро сказала Рина, пиная водосточную трубу. Труба грохотала, но не там, где пинали, а выше. Из нее сыпался мусор.
Они перешли мост через Москву-реку, свернули налево и оказались у огромного углового дома старой постройки. Вход был с улицы, на месте закругленного архитектором прямого угла. Поднятая на несколько ступенек дверь выходила на Болотную площадь. Над входом висело несколько табличек, самая заметная – «Управа района Якиманка».
Сашка незаметно толкнул Насту.
– Эта дверь?
– Пока не эта, – таинственно ответила Наста.
– Ч-чего?
– Потом поймешь.
Сашка кивнул, соглашаясь понимать после.
Они перешли дорогу и разместились на детской площадке недалеко от памятника маньякам. Сашка немедленно принялся подтягиваться. Наста скрипела ржавыми качелями, а Рина слушала скрип и размышляла, возможно ли написать музыку для качелей.
Наконец Рине надоело. Она ушла на мостик и стала разглядывать замки, на которых влюбленные пары писали свои имена. Замки висели гроздьями на перилах и столбах. Наста стояла на мостике и, игнорируя замки, плевала в воду, до крайности смущая этим молодую утку. Утка все никак не могла разобраться: кормят ее или нет. Кидаешься, подплываешь, а схватить-то и нечего.
Вспомнив приказ Кавалерии спрятать где-нибудь поблизости нерпь, Сашка спустился к реке и стал искать место. Наконец он затолкал ее под мост, в узкую щель, где зеленовато поблескивало бутылочное стекло.
– Сопрут! – категорично заявила Наста. Сашкина нерпь была у них одна на троих. Рина и Наста оставили свои в ШНыре.
– Не сопрут. Она глубоко провалилась, – ответил Сашка.
– Ты истинный шныр! Делаешь все тяпляписто, с умеренной коекакостью, – сказала Наста.
Она так часто цитировала Ула, что порой ощущала себя тенью, потерявшей хозяина и пристающей ко всем без разбора, только чтобы чьей-нибудь быть.
В Москве у Насты был только один родной человек. Старик-сторож, зимой и летом живший в вагончике строительного рынка на Варшавке в закутке, где навалены некондиционные доски. Наста познакомилась с ним, когда однажды на том же рынке ее полулениво,
Сторожу было много лет. Пятьдесят… шестьдесят… семьдесят… – для Насты разница пока смазывалась. Маленький, сухой, смуглый, обросший белой щетиной, он состоял из одних костей и обтягивающей их кожи. Когда-то он приехал в Москву из Приднестровья, где у него никого не осталось, и, совершенно одинокий, доживал свою жизнь на птичьих правах.
Сторож наливал ей чаю в железную кружку с отбитой эмалью. Он молчал, и Наста молчала. Он сидел рядом, и ей казалось, что две тоски тянут навстречу друг другу руки. В тоске было что-то тупиковое, неразрешимое. Нужен был кто-то третий, вмещающий и Насту, и старика, и Ула, и горящую новым железом крышу строительного вагончика.
Дионисий Белдо возник на Болотной площади без пятнадцати пять. Его расписной микроавтобус тесно припарковался в общем ряду. Из автобуса вышел Птах. Косолапя, обошел его, постучал дворниками и опять полез в кабину. Из задней двери выпорхнули Младочка с Владочкой. Старичок, зашипев, оттолкнул Младу и любезно протянул пальчики Владе. Потом передумал и, вырвав пальчики у Влады, передал их прощенной Младе, буркнув: «На вот тебе! Не дуйся!»
Извлеченный Младой из автобуса, Белдо развил бурную деятельность. Устремился к памятнику маньякам и, обтанцевав его по периметру, возложил по углам четыре хризантемы. Потом, оглядываясь и посылая воздушные поцелуи, резво поскакал к угловому дому.
У подъезда уже собралась небольшая толпа, к которой каждую секунду прибивались все новые люди. Видимо, они были здесь давно, просто, растворившись среди прохожих, дожидались определенного часа.
Сашка тоже хотел влиться в толпу, но группа пьянчужек опознала в нем Федю, за которым должок. Перешептываясь, Федю стали бочком оттирать к Москве-реке, чтобы там, на полупустой набережной, втихую выбить из него пыль.
Наста указательным пальцем отстрелила окурок. Окурок полетел по дуге, ударился о сетку ограды и запрыгал.
– Идем! Федя! Отдай мужикам, чего они просят, и марш за мной! – произнесла она директивным голосом.
К крыльцу Наста подошла первой. Рина и Сашка слегка приотстали, пропуская машины. Толпа втягивалась в двери, как мыльная вода в раковину.
Вывеска «Управа района Якиманка» таинственным образом исчезла. Теперь ее место занимала другая: «Школа психологического развития». Некоторые буквы успели заметно выгореть.
Пока Наста ожидала Сашку и Рину, дверь закрылась. Рина поднялась на крыльцо и толкнула ее от себя. Сашка и Наста просунулись следом. Увидели серое скучное фойе, пахнущее недавно вымытым полом. В пропускной будке скучал бойкий старичок с повязкой «Дежурный». Поодаль, у рамки металлоискателя, молодой милиционер в бронежилете играл на телефоне. Висевший на ремне автомат мешал ему. Он толкал его локтем.