У входа нет выхода
Шрифт:
– Ну, теперь лети! – приказала она неискренним от напряжения голосом и высоко подбросила одну из двух остававшихся рыб.
Гавр рванулся, оттолкнулся задними лапами и поймал треску в двух метрах от земли. От непривычной тяжести его стало заваливать, но он справился и, хаотично хлопая крыльями, полетел вдоль дороги.
Ветка смазала Рину по лбу. Она стала поворачиваться, и сразу же другая ветка с удовольствием хлестанула ее по уху. А тут еще Гавр задел крылом молодую сосну, едва не катапультировав наседницу из седла. Рина поняла: если срочно не заставит Гавра
Она потянула повод, задирая ему морду. Пег понял бы команду лететь вверх, однако Гавр не был пегом и воспринял призыв как наглое вторжение в свое личное пространство. Он кувыркнулся через крыло, плюхнулся на луг и стал лапами сдирать уздечку. Отвлекая его внимание, Рина махнула у него перед носом последней мороженой рыбиной. Гавр рванулся и вновь взлетел.
Их полет напоминал Рине перемещения бабочки. Гавр взлетал, делал несколько стремительных, разнящихся по высоте зигзагов, обрушивался на землю, мало заботясь о качестве посадки, секунду или две отдыхал и вновь стартовал.
В среднем, если считать по прямой, они всякий раз продвигались метров на триста. Вконец измученная козлиными дерганьями, Рина не понимала, куда они летят. Ей казалось, ее пристегнули наручниками к качелям и методично выкачивают мозг.
Она грезила о широком надежном седле пега и его ровном, надежном полете. Пег и молодая гиела – не просто две разные вещи. Разница примерно такая, как мчаться на шоссейном мотоцикле по ровной дороге или тащиться за трактором на веревке, когда он едет по колдобинам.
– Бе-едные ве-е-е-дьма-ари-и-и-ики-и-и! И они так каждый де-е-е-ень! – подскакивая, бормотала Рина.
Она ощутила полное безумие своего предприятия. Вместо того чтобы искать Сашку, они мчались без всякого направления и только удалялись от ШНыра. Рине уже хотелось, чтобы тряска закончилась и ей дали спокойно умереть где-нибудь на ровной травке.
Уздечка, вызывавшая у Гавра столь сильное негодование, в один из прыжков зацепилась за ветку подбородным ремнем. Гавр рванулся, вывернул морду едва ли не на спину, как это могут делать только кошки и гиелы – и сорванная уздечка осталась далеко позади. Все же Гавра занесло в воздухе. Рина откинулась, ударившись лопатками о крестец гиелы, а потом ее резко отбросило вперед. Стараясь удержаться, она обхватила Гавра руками за шею и – внезапно услышала мысли зверя. Это так ее поразило, что, не понимая зачем, она даже лизнула шею Гавра.
Мысли были рваные, прыгающие, непохожие по структуре на человеческие. Не столько мысли, сколько образы бесконечно перетекающих вещей, нанизанные на желания. Если желание было поесть, то нанизывались на него селедочные головы, кости, куриные потроха, утробное урчание и – пик предвкушения острого счастья – захватанный фартук Суповны, возникший на горизонте рядом с темной шныровской курткой Рины. Если это было желание игры, то на него нанизывались шишки, на которых так приятно валяться и чесать спину, ветер, пахнущий апельсином и клубникой (в Копытове делали шампуни), прогрызенный резиновый мяч и опять же Рина. Рина у Гавра была самый популярный персонаж.
В
Нос Рины, все еще прижатый к шее гиелы, случайно коснулся нерпи. В темноте она увидела слабое мерцание гепарда. Фигурка светилась тускло, одними контурами.
– Гепард – слышать мысли животных и управлять ими. Для этого нужен контакт нерпи и кожи! – предположила Рина. – А ну-ка, Гавр! Тормози!
Гавр снизился, но тотчас оттолкнулся лапами, и они вновь помчались выделывать петли. Сколько Рина ни стучала по гепарду, толку от этого не было никакого.
«Они мыслят не так, как мы… У них своя логика… Значит, по этой логике надо и приказывать», – сообразила Рина.
Она попыталась поймать ритм мыслей Гавра. Догнала волну, состоящую из скачков, беспокойства, неуютного ощущения от подпруги и начала постепенно замещать образы на другие. Надежный бурелом, под который можно забраться; крылья, которые касаются мокрой травы; запах тухлой горбуши (Рину чуть с седла не скинуло возвратной волной голода и желания).
Гавр засомневался. Теперь две волны текли параллельно – его собственная, из скачков и неудобства от подпруги, и другая, Рины. Постепенно последняя волна догнала первую и накрыла ее. Взмахи крыльев стали спокойнее. Гавр снизился и сел.
Соскочив с седла, Рина увидела, как Гавр жадно обнюхивает траву. С подозрением косится на Рину, нюхает, роет землю. Вид у него при этом, как у туриста, у которого сперли рюкзак.
«Чего это он?.. А, горбушу ищет!.. Ну я просто эльб-искуситель!» – подумала Рина.
Она стояла на пригорке, который тускло заливал лунный свет. Внизу темной рекой текло шоссе, посыпанное по краям крошками белых домиков. За спиной – редколесье, прорезанное многочисленными оврагами. Ни Москвы, ни ШНыра, ничего знакомого.
Гавр, урча, рыл третий по счету котлован. Рина ощутила гордость, что создала такой яркий, покоривший гиелу образ. Прошло около часа. Гавр, вскопавший целое поле, выбился из сил и лежал, опустив морду на взрыхленную землю. Изредка подскакивал, точно ударенный током, куда-то кидался, и из-под задних лап его летел целый фонтан земли.
– О! Я просек! Рыба под тем кустом! Ну, теперь не уйдешь! – говорил его счастливый хвост.
Внезапно Гавр перестал рыть и вскинул запачканную морду.
Уши его развернулись к лесу. Рина услышала, как он предупреждающе заскулил. В низине, по оврагу, изредка перекликаясь, шли люди. Отчетливо слышны были мужские голоса.
– Тшш, кызюабр! Сгинь! – шепнула Рина и, коснувшись шеи Гавра гепардом, передала ему нужный мысленный образ. Нечто вроде скромного крылатого полульва, который сидит в кустиках и хитро оттуда таращится. Сама же опустилась на землю и быстро поползла к зарослям, отделявшим пригорок от оврага.