У входа нет выхода

Емец Дмитрий Александрович

– Да Горшеня ты, Горшеня!.. Ау, Сашка! Ты тут?

– Почти что… – подтвердил голос, но не из котла, а с противоположной стороны.

Сашка лежал на куче листьев за двумя большими камнями. Лицо у него было довольное. Приятно наблюдать, как тебя ищут.

– Лягается, бодается – Горшеня так не согласен. Съели – сиди не выступай! – жалуясь, забубнил гигант.

Рина метнулась к Сашке, не добежав, остановилась, спохватившись, что едва не бросилась к нему на шею. Она потянулась к нерпи, чтобы связаться с Кавалерией и сказать, что нашла Горшеню, но

спохватилась, что кентавр у нее разряжен. Утром искала в пегасне Яру, которая оказалась – натуральное издевательство! – в соседнем деннике. Мамася называла это «психосиндром» – друзей и родственников вечно разыскиваешь по телефону, когда они открывают ключом дверь.

– Неплохое место! Впадина, а кругом кусты. И линия тумана низко. Можно бездымный костер разжечь – берсерки не засекут, – сказал Сашка.

– Собираешься остаться здесь до утра?

– Я – нет. Но он, кажется, не против, – Сашка кивнул на Горшеню.

Тот устроился от них в пяти шагах. Что-то бубнил и смотрел на звезды. Покрутившись на месте, Гавр протоптал в траве площадку и улегся рядом с Горшеней. Горшеня положил ему на спину трехпалую лапу. Гавр зарычал и отодвинулся, показывая крепкие зубы в ободе темных десен.

– Они друг другу нравятся. Даже не верится, что Горшеня когда-то его сожрал, – сказала Рина.

– Меня он тоже сожрал, – напомнил Сашка.

Горшеня сидел беспокойно. Ворочал головой, привставал, снова усаживался.

Ночь была холодная. Они грели руки у маленького костра. Уже к часу ночи замерзшая Рина поняла: она бы не отказалась, чтобы Горшеня их проглотил.

– Мы бы развели у него внутри костер, и он пускал бы дым через нос! – предложила она.

– Прикольно, но лучше я снаружи посмотрю, – отказался Сашка.

Рина достала захваченные с собой бутерброды. Ветчина начала портиться, что понравилось Гавру, но не Сашке.

– На каком кладбище ты этого накопала? – спросил он у Рины.

– Не хочешь, не ешь! – возмутилась она, пытаясь отнять у него сумку.

– Я этого не говорил! – торопливо сказал Сашка, вынюхивая себе бутерброд с сыром.

В страстных глазах маркиза дю Граца отразилась подгоревшая каша.

– А я считал вас совершенством, дорогая моя! – сказал он бархатным голосом, в котором звенели шпоры.

– Не нравится, топайте в трактир! – предложила Луиза.

Взгляд маркиза дю Граца скользнул по пустыне, раскинувшейся на десять дней пути. Ночной песок горел шакальими глазами. Шакалы доедали павшую лошадь.

– Пожалуй, я все-таки буду продолжать считать вас совершенством! – со вздохом сказал ужасный человек и снова взял ложку.

Рине захотелось это записать. Хоть бы и на ладони, но было нечем. Мысли как птицы: если одна села на руку, хватай скорее, потому что спорхнет и непонятно, вернется ли.

Сашка стал показывать Рине, как пить чай закруткой.

– Закручиваешь, ждешь, чтобы жидкость набрала скорость и… – Сашка слишком высоко задрал донышко фляжки и судорожно закашлялся.

Рине пришлось вскакивать и хлопать героя по спине. Хотя Сашка и был нелеп, все же глупость сделана ради нее. То, что совершено ради любви, идет в плюс, если не становится хроническим.

Рина осторожно опустила голову Сашке на плечо. Так хотя бы одному уху было тепло. Ну и еще ногам, которые она почти всунула в костер.

– Ты с кем живешь, Сашка? С родителями? – спросила она.

– С отцом.

– А мама?

– Рак, – угрюмо ответил Сашка.

Вопрос про мать ему задавали регулярно, и он отлично представлял себе дальнейший диалог. Когда говоришь: «умерла», обязательно начинают охать, всплескивать передними конечностями и сочувствовать, а потом обязательно – через вежливую уместную паузу: «А отчего умерла-то?» Если же сразу скажешь «рак», можно пропустить кучу тягостных ступенек.

Рина вскинула голову.

– У меня мама тоже… – внезапно сказала она.

– Что? Умерла? – удивился Сашка.

Рина вспомнила Мамасю и удивилась себе.

– Кто, Мамася? Ты заболел? – спросила она, резко отталкивая его.

– Да нет… Ты же сама… Неважно, – смутился Сашка.

Он смотрел на маленький огонь и скармливал ему сухие окончания еловых веток, не дававшие дыма. Думал о берсерках, гревшихся сейчас у другого костра, о шнырах. Гавр положил морду ему на колено. Морда была тяжелая. Сашка попытался столкнуть ее, но Гавр показал зубы. Трогать себя он разрешал только Рине. Ну это, разумеется, при «присутствии отсутствия наличия чего пожрать», уточнял Ул.

– Навязчивый сервис без права отказа, – сказала Рина.

Сашка кивнул, уступив Гавру свое колено.

– Я тут все систему выстраиваю. Болото помнишь?

Рина промолчала.

– Свой мир они загадили. Двушка закрыта. Прорыв возможен только к нам. Но чтобы действовать у нас, им нужны тела. Захватить их силой они не могут. Могут или подселять эльба, или постепенно прикармливать псиосом и использовать тело как манипулятор во враждебной для них среде. Чем больше тело приняло псиоса – тем выше степень контроля. Проблема в том, что выжженное псиосом тело довольно скоро погибает. Тогда они переключаются на новое, но опять же – это неэкономичная форма потребления ресурсов. Поэтому самых ценных ведьмарей – ну Белдо там, Гая – эльбы берегут.

Сашка говорил ясно и логично. Видно, для него система вполне сложилась.

– Как берегут?

– Например, на псиос не подсаживают. Там другой канал контроля, более долгоиграющий.

– Через тех забинтованных карликов, о которых ты рассказывал?

– Ну да. Думаю, это и есть пророщенные эльбы.

Рина слушала его и шевелила пальцами ног. Пальцы двигались, а носки толстенных ботинок оставались неподвижными.

Горшеня увидел сонную, теплом костра разбуженную муху и, внезапно выбросив руку, попытался ее прихлопнуть. Сашку это заинтересовало. Он стал ставить эксперименты. Дожидался, пока муха сядет куда-нибудь, и кричал: «Муха!» Горшеня немедленно наносил мощный удар. Муха всегда улетала, но камень Горшеня вбивал в землю на глубину пальца.