У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
— Блаженный владыка — одна из лучших опор монарха среди способнейших его советников. Его величество умело устранил от дел беспомощных чиновников, так ловко с ними управлявшихся, что в субботу они ломали все, что успевали сделать за неделю. Не скажу, что совет вашей милости не нравится мне и встречает во мне противника. Но что скажет на то Александр Данилович Меншиков, по моим сведениям, — друг и наивернейший слуга ея величества императрицы?
— Ваше княжеское высочество меня неверно поняли. Не мы, но сам его величество желает такого указа... Коня ставят у той коновязи, на которую указал хозяин!
Толстой странным образом усмехнулся и, казалось, мигнул левым глазом. Он и вправду подмигнул, но не Кантемиру, а внутреннему, собственному демону, с которым вел неустанный совет и спор. С повисшей под мясистыми губами
Необычное поведение графа и особенно тайный знак Толстого своему нечистому заронили в душу Кантемира росток горького подозрения. Князь долго пережевывал его, пока не окончился бал. Высасывал из него сок с привкусом желчи также дома, перед сном, и наутро, и весь следующий день. Было ясно: далеко не все свои мысли Толстой облек в слова. О чем же именно граф умалчивал? Почему побуждал его поскорее встретиться с Прокоповичем? Скрывался ли за всем этим какой-то тайный замысел? Или Толстой поступал по-товарищески, из дружбы?
К этим размышлениям князь привлек также Ильинского. Кантемир думал порой вслух, порой — вертясь по комнате и ядовито прыская; секретарь же следил за ним со скромностью и покорством, вставляя лишь местами слово-другое, чтобы не казаться совсем лишенным речи.
Если не считать балов и официальных празднеств, в которых он участвовал непременно, занятия Кантемира сводились в основном к присутствию на заседаниях сената и к работе над собственными трудами. Не так давно князь вознамерился изведать науку анатомии, вызывавшую в те годы известный шумный интерес как в европейских странах, так и в России, но отложил это на более позднее время, посвятив все силы книге о системе магометанской веры. Постоянно находясь в окружении императора, среди его советников, он видел, что приготовления к новой военной кампании в южные пределы ведутся довольно успешно. Войска с Балтики теперь стояли вдоль Волги. Новые корабли быстро строились в Нижнем Новгороде, Казани, Астрахани и других местах. Высочайшие повеления к ускорению работ то и дело летели к астраханскому губернатору Артемию Волынскому. И Дмитрий Кантемир, старательно участвуя в раздувании бури, жег свечи и безжалостно истачивал перья в сочинении своей «Системы». Иван Ильинский трудился со своей стороны, неустанно переводя эту новую работу с латыни на русский. В один из тех дней, словно дар небес, выпала радость: окончание первого тома описания. Это был том, состоявший по обычаю времени из посвящения императору-самодержцу Петру Великому, предисловному обращению к читателю и шести книг, в свою очередь, разделенных на главы. Русское заглавие рукописи гласило: «Книга-система, или состояние мухаммеданской религии». Для первого листа обложки Кантемир нарисовал аллегорическую гравюру: сплетенное из змей дерево со стволом, растущим из чрева лежащего человека. Под деревом виднелись три женщины, представлявшие Европу, Азию и Африку, то есть три континента, на которые пала тень учения пророка.
Представленный без промедления царю, труд князя удостоился похвалы. И был послан Петром синоду для отправки в печатню.
Странное подмигивание Петра Толстого не могло, следовательно, предвещать неприятностей с этой стороны. Не поставил ли граф себе цель втянуть князя в трения с Прокоповичем? Но какая выгода могла проистекать из этого для Толстого?
Два года до того Феофан Прокопович издал анонимное сочинение «Первое учение отроком». По приказу его величества книга была предназначена для воспитания всех молодых дворян державы и зачитывалась в церквах наряду с молитвами и псалмами в течение целых трех месяцев. Кантемир тоже одобрил этот труд, однако не всецело. Работа Прокоповича, конечно, являлась шагом вперед в педагогической литературе того времени. Но, по мнению князя, не была лишена недостатков. Посему он замыслил книжицу «Темные места в Катехизисе, обнародованном анонимным автором на славянском языке и озаглавленном «Первое учение отроком», проясняемое князем Кантемиром».
Князь изложил свои доводы в спокойном, глубоко обоснованном стиле. Он обвинил автора в некотором уклонении к евангелию, в поддержке теории немецкого протестантского богослова Иоганна Буддеуса и в игнорировании основной системы воспитания. подрастающего поколения в традиционном духе православной христианской церкви. В том же смысле обвиняли Прокоповича Феофилакт Лопатинский,
Кому и зачем же тогда подмигнул Толстой?
Иван Ильинский покорно выслушал рассуждения своего господина. Сохраняя то же спокойствие и покорность, молвил кратко:
— Княжна Мария.
Кантемир, вздрогнув, выкрикнул:
— Что-что?
— Не гневайтесь, сиятельный государь князь, — склонился Ильинский. — Но более и лучше всех о том ведает ее высочество княгиня Анастасия Ивановна...
Когда князь появился в гостиной, слуги в ливреях с галунами и служанки в белых передниках и чепчиках рассыпались кто куда, словно их ветром сдуло. Так было здесь заведено: при появлении его высочества в любом месте в доме и его службах любые споры и свары, приготовления и приборки прекращались мгновенно до той поры, когда его сиятельство изволит удалиться. Дозволено было скакать на задних лапках и болтать повисшими набок языками рыжешерстым, породистым псам. Дружелюбно вякать усатым котам и кошкам. Повизгивать собачкам с лисьими мордочками и ушками, тоже — особой, чистейшей породы. Дозволено также было оставаться на глазах его высочества сиятельнейшей его супруге княгине Анастасии Ивановне. В этот, как и в другие дни, княгиня блистала свежестью кожи и румянцем щек. Во славу и в благословение тому дню бросали в гостиную щедрый свет широкие окна в окрашенных красным рамах. Зима вливала свое очарование сквозь стекла в ледяных узорах, дополняя блеск зеркал и ясность душ, неутолимых в блаженстве.
Взор князя смягчился.
— Господь всеблагой, деля дары свои средь живущих, наделил ими каждого по заслугам, — молвил он. — Моя же доля, преследуемого и мучимого судьбою, особенно щедра: господь даровал мне юный бриллиант, который, чем более им любуешься, тем ярче он для тебя сияет.
На одно колено князя, мурлыча, вскочила малая кошечка. На другое — «кошка» покрупнее, драгоценная и ластящаяся. Поцеловав супруга, она сказала:
— Твоя милость, государь мой, совершает ошибку, полагая, что бриллианты были созданы всевышним для раздачи меж смертными. Истинно как раз обратное: каждый смертный сотворен для своего собственного бриллианта.
— Это будет правдой, если вывернуть наизнанку мир, — усмехнулся Кантемир.
— Если будем на него взирать и принимать каким он есть, — поправила княгиня. — И если верно уразумеем поучения поэзии и искусства всех времен. Может ли мой господин назвать поэта или писателя, не воздавшего славу женщине? Может указать художника или писателя, не создавшего образ женщины и не поклонявшегося ей?
— Не хочет ли княгиня доказать, что я был сужден ей от начала начал, а не наоборот?
— Именно так, государь мой и супруг.
— Тогда сдаюсь: ты меня убедила. Я принял бы также прочие свойства женского естества и признал бы их божественными, не будь среди них одного недостатка.
Сокровища золотых волос княгини пролились легкими волнами на спину ее и плечи. Анастасия спросила:
— О каком недостатке речь?
— О любезная притворщица! Выходи из садов притворства, обрати на меня ясный взор и расскажи начистоту все, что ведомо тебе о нашей дочери, вступившей, кажется, на пажити любви и счастья тайком от родного отца. Поведай же мне особо о многоверной супруге, так много знающей и так мало говорящей!
Анастасия Ивановна в некотором смятении повернулась к зеркалу. Но не почувствовала страха. Прежде чем оказать мужу честь достойным ответом, княгиня собрала волосы в узел на затылке, умело повязала их и снова опустила на спину.
— Очень жаль, светлый князь и дорогой супруг, — возразила она, — очень жаль, что слабой женщине приходится выгораживать и оправдывать славного и мудрого мужа, каков есть мой господин. Слов нет, много опасностей и несчастий пришлось преодолеть и вынести твоей милости, много испытать зла и исполнить смелых замыслов. Посрамить ложь, клевету и лицемерие. Защищать правое дело, доказывая, что капля справедливости всегда перетянет десятки пудов неправды. Жизнь приучила тебя стоять за честь свою и всегда принимать верное решение на ее путях.