У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
— Вы же, по природе своей лицемерная и льстивая, после этого отправились тайком к императрице и рассказали обо всем ее величеству.
— Признаюсь и в этом, княгиня. Согрешила я в слабости своей и каюсь в том.
— Рано каяться, княжна, — остановила ее Анастасия Ивановна. — Ибо это еще не все, мое женское чутье приводит меня и к другим догадкам. Ведь связь царя с княжной Марией не могла не вызвать небывалого гнева ее величества императрицы. Ее величество не могла не почувствовать, что эта связь способна привести ее к тяжким последствиям, а потому — не задумать что-либо для того, чтобы ее пресечь. Посему же попрошу вас сказать, каковы намерения бесценной нашей монархини.
— Не могу знать, княгиня. Пусть земля поглотит меня на месте, ежели вру.
Анастасия Ивановна дважды хлопнула в ладоши. Двое верзил, ждавших за дверью, появились немедля. У одного из них через плечо висел изящный шелковый шнурок. К нему
— Уважаемая гостья силится припомнить кое-какие каверзные обстоятельства. И боюсь, ей недостает для сего духа...
Кончиками пальцев верзила снял шнурок со своего плеча и завязал петлю. Сунув в нее левый кулак, проверил, легко ли она затягивается.
Варвара Михайловна повалилась на колени.
Зимние увеселения освежили и обновили душу Марии, как весна обновляет спящие леса. Преобразили они и братьев Кантемиров. Все вернулись домой с румянцем во всю щеку, главное же — с волчьим аппетитом. Князь-отец Дмитрий Кантемир прислал гвардейского сержанта с известием, что обедать будет в прусском посольстве, с его приятелями Мардефельдом и Воккеродтом. За стол сели без его высочества.
Насытившись, княжичи отправились восвояси — вздремнуть. Княжна Мария тоже ушла к себе, чтобы уединиться перед мольбертом с наброском царского портрета.
— Пишешь? — спросила ее Анастасия Ивановна, бесшумно переступив порог.
Княжна сложила кисти в коробочку. Глянула искоса на мачеху; та никогда не приходила к ней просто так, без особой на то причины.
С легкой усмешкой Анастасия Ивановна сказала:
— Прошу, дорогая княжна, смягчи свой взор, если это не свыше твоих сил.
Княжна Мария неожиданно заметила: у мачехи были красивые руки с тонкими прямыми пальцами, с удлиненными ногтями, покрытыми блестящим розовым лаком. Белая грудь мачехи была прекрасна, длинная шея — гладкая, лицо с правильными чертами не уступало лику сказочной красавицы. Браслеты и кольца, ожерелье и сережки дополнили этот образ дивным блеском.
— Мне давно понятно, что для вас существовала одна-единственная мать, оберегавшая в младенчестве и любившая вас. Злая болезнь разлучила ее с вами; но для вас, детей ее, она все так же жива и все так же наставляет вас на путь. Я для вас — только законная супруга отца вашего, князя Дмитрия. Меня вы терпите, как крапиву на краю тропинки: пока не прикоснусь к вам и не ожгу, я для вас хороша. Такою крапивой представляюсь я в особенности тебе, княжна. Ребята по нраву своему терпимее, ты — наоборот.
— Что вам угодно, матушка? — холодно спросила Мария.
Анастасия не оставила дружеской улыбки.
— Чтобы ты? дочь моя, стала мне другом.
— И перестала кусаться?
— Не об укусах нынче речь. Хочу быть тебе другом, чтобы помочь. Дерзнула бы, к примеру, помочь тебе в писании сего портрета. — Княгиня показала набросок на мольберте.
— Вы учились живописи?
— Училась и кое-что смыслю. Но более ведаю людей, со всеми осложнениями и неожиданностями, которых от них можно ждать. Боже мой, княжна Мария! Неужто полагаешь ты, что я давно не поняла причину, по коей тщишься создать на сем полотне образ царя? Узнай же сразу: я не пришла для того, чтобы досаждать тебе, еще менее — ради упреков. Не с враждою пришла, но с дружбой. Знаю о твоих встречах с императором при посредничестве Варвары Михайловны. Могу добавить, чтобы убедить тебя, иные сведения, к примеру — что ты от него понесла. Успокойся же... Не тревожься... Все это я поняла разумом, ибо я — молодая женщина, и мне ведомы признаки, которые со временем нам не дано уже скрывать. Теперь узнай, что помешало мне равнодушно оставаться в стороне. К чему приведет твоя связь с императором, о том ведает лишь один господь. Но если с тобой случится худое, утратим честь мы все: и ты, и отец твой, и братья. И вот что может еще произойти. Каким-то образом о вашей любви проведала ее величество императрица Екатерина. Вначале это вызвало у нее смех, как обычные развлечения, шалости ее царственного супруга. Затем — тревогу. Наконец она устрашилась и решила: княжна Мария за свою вину должна погибнуть. И свершить сие должно в тайне, с бережением... При царских конюшнях есть несколько немых чернокожих рабов. Телом каждый весит более восьми и девяти пудов, мозги же у них — не более чем у петуха. В обычное время черные конюхи чистят конюшни, грузят телеги и увозят навоз. На время же испытания у них — иное занятие. Арапы разбредаются кто куда и бродят, как дикие звери. Пробираются неспешно на ту или иную усадьбу, извлекают из-за пояса узкий и тонкий нож, не длиннее ладони. Один лишь взмах — и они исчезают. И жертва падает. Никто не может понять, откуда взялся нож и как вонзился он в сердце убитого. Если же находится человек, способный
Княжна Мария залилась слезами.
Прохваченная морозом, кормилица Аргира по-старушечьи оперлась о столб на веранде и вздохнула:
— Идем, детка, идем. У зимнего солнца — острые зубки. Вроде и греет, но спохватишься — и носик у тебя отморожен, и вся ты окоченеть успела...
Княжна Мария поставила ногу на первую ступеньку и подняла взор к высокому небесному своду. Бездонная синь приворожила ее — глаз не оторвешь. Послеполуденные лучи соткали над миром голубой шатер. Время от времени пространство прорезали стаи птиц. Улетели они, и с неба, нежась, опускались январские снежинки эфемерные посланцы летучего миража. Потом налетали косяки игривых облаков, подгоняемых в вышине невидимыми ветрами. Одни убегали прочь, другие появлялись взамен, догоняя их обволакивающими движениями. Но вдруг под выступом горизонта появился уголок свинцовой тучи. Поднялся над далью, словно дракон. Вытянул шею и замутил пространство ядовитыми языками. Снежинки растаяли, словно развеянные надежды. Небосвод потемнел.
Точно так же омрачило сознание княжны предупреждение ее мачехи. Дотоле Мария жила, как во сне, огорчения затрагивали ее не больнее, чем капельки летнего дождика. Хотя Петр оставался еще для нее загадкой, в ее душе царь устроил себе теплое гнездо. Царица Екатерина оставалась в забытом уголке сознания, где-то в сторонке, словно дерево без листьев. Анастасия Ивановна указала ей среди ветвей того дерева на суровый блеск стали.
Недели две не показывался и сам царь. После долгих ночных увеселений, пиров и маскарадов, после военных парадов и маршей Петр отправился осматривать войска, стоявшие на зимних квартирах, в крепостях и различных городах. Надо было торопить корабельное строение и починку старых судов, пушечное литье, отковку пистолей и фузей, накапливание провизии и обмундирования. Накануне стало известно, что император пребывает в Олонце, где из земной коры выбивается целебный источник. Его величество промывает тело той водой, устраняющей любую болезнь или немочь. Налетели также слухи, злобно каркавшие, словно вороны среди ив. Злые языки болтали, будто его величество настолько там расхворался, что еле шевелит левою рукою и ногой. Правой же рукой и ногой не движет и вовсе. Целый рой врачей суетится вокруг царя с наварами и мазями. Но поделать ничего не могут.
Княжна Мария не верила злым слухам. Слухи ходят на потребу легковерным. Княжна была уверена, что Петр по-прежнему в добром здравии и, едва справится с делами, вернется в Москву и придет к ней. Это, как можно было понять из потока слухов, могло случиться через два или три дня.
— Пойдем, княжна, сокровище ты мамкино...
Поодаль от каменного дворца стояли домики с жильем для прислуги и конюшни. Там же белели стены особого прибежища, построенного для белого жеребца, опекаемого дедом Трандафиром Дору. Старик продолжал неустанно откармливать коня овсом в ожидании того дня, когда его высочество князь Кантемир воссядет на него и двинется к престолу Земли Молдавской. Рядом с комнаткой деда дымила баня — кирпичный домик с одной дверью, одним окошком и высокой трубой. За первой дверью скрывались узкие сени, о пороги которых наружный холод спотыкался, ломая себе клыки. Отворив вторую дверь, входили в другие сени с диваном, столиком, с шайками и вешалками для платья. Отсюда, сняв одежду, проходили в третье помещение — истинный рай, наполненный горячим паром.
Нянюшка Аргира забрала капот и другие наряды своей драгоценной питомицы, затем повела ее в середку бани. Там она с материнской старательностью стала натирать и обмывать стройное, гибкое тело своей госпожи.
По турецкому обычаю, под полом бани были устроены различные углубления и проложены трубы, по которым переливался кипяток. Каменные выступы, особым образом выточенные и вырезанные, с особым расчетом прилаженные и соединенные, нагревались с такой силой, что пахли жженым и распространяли вокруг жар. На эти камни кормилица вылила ушат колодезной воды. Раздалось громкое шипение, подобное вздоху земных глубин, вверх рванулись клубы горячего пара. Когда же нянюшка вылила второй ушат, в бане потемнело от густого, раскаленного, обжигающего тумана.