Убежища
Шрифт:
– Что ж, - встал и расправился Игнатий, стал выше и шире, но глаза его так и не заблестели, - Значит, никто из нас не окажется на костре. Вопросов больше нет?
– Д-да, - передернуло Бенедикта, - Это же не ересь.
– И не отречешься, Простофиля, чтобы удавили!
– Хорошо!
– встал и Бенедикт, оперся кулаком о бочку,- Пока (пока!) никто не метит на мое место. Доктора у нас умные и работящие. Бездарей, ты знаешь, я стараюсь не держать, они опасны.
– Ага, обильно снабжаешь ими другие школы.
– Снабжаю, и обильно, пусть дети мучаются. Ну, пока-то все
– Пока, пока...
Игнатий не глядя снял с крючка какое-то овчинное одеяние и забросил его назад, в глубину. Оно развернулось и легло прямо на топчан, прикрыв соломенный тюфяк. Тогда сторож ухватил собаку за ошейник, приподнял и повел к выходу:
– Все, Урс. Вставай, работать.
Урс поглядел испанским своим глазом настолько укоризненно, что Бенедикту захотелось извиниться, и он пошевелил губами. А Игнатий вывел пса за дверь, поплотней захлопнул ее и обернулся.
– А ты?
– спросил Бенедикт.
– Сегодня не моя ночь. И завтра тоже.
Итак, пес ушел, а ректор остался.
***
На третий день инквизитора и его напарника уже не было ни в городе, ни в монастыре. Архиепископ утрясал какие-то вопросы с отцами города, и те вроде бы испытывали облегчение. Время это, между летом и осенью, когда основной урожай был уже собран, собаки заболевали бешенством, а студенты только начали возвращаться в университет, Млатоглаву следовало потратить в деревнях и маленьких городишках, где мужчин было меньше, чем женщин, а корова всегда могла заболеть, прохолостеть или потерять молоко. Дни стояли жаркие, мутные, сухие и пыльные, народ тревожился и скучал. Млатоглав мог бы устроить неплохое развлечение, и никто бы не пострадал - кроме ведьм, разумеется.
Так вот, в жаркие сумерки третьего дня Ингатий цеплялся за стенку своей строжки, а ректор Бенедикт поддерживал его под мышки. По штанине сторожа стекала кровь. Натекла небольшая лужица, а по следу боле редких капель ушел Урс, сел у площадки для игры в мяч и басисто залаял. Бенедикт обернулся к нему, потом тупо взглянул за ворота.
– Не надо, - сказал Игнатий, - Не ходи. Это было там, где пес.
Бенедикт, сам не помня как, увел и свалил Игнатия на топчан. Среди тряпок в мешке оказалась какая-то рубашка, и ректор крепко перевязал друга поперек ягодиц, оставив огромный узел над тем местом, где должна оказаться рана. Потом знаком велел подождать (друг его лежал на животе, лицом в подушку и этого знака не видел) и вылетел за дверь.
Простофиля Бенедикт всегда двигался легко, быстро и ловко. Он так взлетал по лестнице, и его, несмотря на седину, частенько принимали за студента - то в бок пихнут вроде бы по-дружески, то не откланяются. Сейчас Бенедикт летел к общежитию. Урс все еще сидел у начала кровавой цепочки и молчал.
А Бенедикт уже поймал парня. Тот собрался, видимо, на поиски городских приключений и уже был одет как ландскнехт. Из-за яркости наряда лицо парня оставалось стертым. "Умно, - смутно отметил Бенедикт, - Никто его не узнает,
На парне была красная шапка с фазаньим пером, ядовито-голубой колет с блестками и невероятные штаны: правая штанина, с прорезями наискось, оказалась апельсинного цвета, а левая, красно-желтая - сделана из вертикальных полос. При всем этом великолепии парень носил стоптанные очень старые башмаки. Бенедикт быстренько послал его к Гауптманну, порылся в кошельке, но нашел там всего десять крейцеров. Тогда он махнул рукой и велел парню возвращаться с Гауптманном прямо в сторожку и как можно быстрее.
Так же стремительно улетев обратно, Бенедикт уселся у топчана и очень крепко нажал кулаком на рану. Ингатий непристойно выразился, его друг заулыбался хищно и радостно. Его кулак продавил мышцы и уперся в седалищную кость. Игнатий пискнул.
– Терпи. В прямую кишку?
– Нет, вроде бы рядом.
– Кто это?
– Откуда я знаю?!
– Э-эй!
– Вижу я, что ли, кто меня сзади в ж... ножиком тычет.
– Хорошо же! Я узнаю...
– Только попробуй!!!
– Ну да, ну да, - бормотал Бенедикт, - Деткам не дали развлечься, Млатоглав уехал, они теперь развлекаются сами. Тот же ладскнехт мог бы...
– Кто?
– Парень, разодетый как попугай. Он сейчас придет. Посмотришь...
– Не он. Яркого я бы заметил..
Игнатий на полуслове вроде бы уснул. Бенедикт крепче прижал кулаком кость, напряг руку, оцепенел да и сидел так, пока не вернулись "ландскнехт" и Гауптманн.
Парень встал в уголке у метел, чуть ли не ковыряя в носу. Гауптманн, очень молодой и маленький человечек в черном и с таким же незаметным, как у яркого студента, лицом. Он раскрыл сумку, разложил инструменты на бочке - трубочки, палочки, лопаточки, как у коновала, но мельче. И резко сдернул руку Бенедикта с задницы Игнатия. Рука, оказывается, онемела; освобожденная, повисла плетью.
– Несите полотенца, ректор, - распорядился Гауптманн.
Он был зятем палача, из самых нищих дворян. Сам никого пока не пытал и не казнил, только присутствовал и учился. Еще он учился оказывать самую неожиданную помощь раненым и делывал такое, что не приходит в голову ни хирургам, ни цирюльникам. Яркий парень боялся его, а Бенедикт - нет.
Ректор выскочил за дверь и вернулся с простынями и кошельком. Студент все еще мялся в углу; Бенедикт быстро черкнул записку, сунул ее парню вместе с какой-то тяжелой монеткой и выставил свидетеля за дверь. Спустя миг металлом скрипнули ворота (Игнатий нарочно их не смазывал) - студент ушел на поиски приключений.
Гауптманн тем временем подхватил своей лопаточкой и, нажав, выбросил из раны (она совсем чуть-чуть и пришлась бы в прямую кишку) большой вишневого цвета сгусток, потом второй. Бенедикт выбросил их в помойное ведро. Набрав в ложку какой-то полужидкой гадости, зять палача впихнул-слил ее в рану - Игнатий заорал, останавливая голос, а зять палача попытался перехватить инструмент - и спокойно объяснил:
– Это прудовая губка, не бойтесь. Она остановит кровь.
– Ну и грязища, - поморщился Бенедикт.