Убить, чтобы воскреснуть
Шрифт:
Он все еще не верил, и чем больше отдалялся от Внукова, тем менее реальным казалось признание сторожа. Откуда ему знать правду, этому постороннему, чужому человеку? Этого просто не могло быть! О таких вещах иногда читаешь в газетах, и волосы на голове становятся дыбом, но невозможно представить, чтобы такое случилось в твоей семье, с твоей племянницей… ребенком, кто мог… такое?!
…Он лишь смутно помнил, как вырвался из-за стола, бросился вон из дому, вскочил в джип и погнал его в Москву. На обочине сознания маячило воспоминание о воротах,
Он мчался к Кириллу. Уж если кто и знает правду, то один Кирилл. Он не станет врать, он скажет все как есть…
Герман забыл, что всегда ненавидел зятя, но сейчас только Кирилл мог исцелить страшную рану — или уж добить вовсе, чтоб не мучился.
Хмель отпустил Германа, и он постепенно начал вспоминать дорогу на Сухаревку, где была квартира Кирилла. В отчаяние приводило количество автомобилей, заполонивших московские улицы, а все эти авто были нахраписты, бесцеремонны, все лезли поперек пути, словно нарочно нарывались на аварию. Герман с наслаждением ударил бы хоть в один сверкающий наглый бок, но сдерживался из последних сил, потому что знал: дай себе волю — и неизвестно, когда доберется до Кирилла, может быть, не доберется вообще, и тогда вечно будет ворочаться в сердце этот мучительно-острый нож…
Шли минуты, и он почти убедил себя, что Кирилл одним своим словом способен не только исцелить эту несусветную боль, но и вообще каким-то чудом сделать так, чтобы все события сегодняшнего вечера оказались сном. Не было приезда во внуковскую дачу, не было застолья с Никитой Семеновичем, не было вести о Дашенькиной смерти. А главное — о причине этой смерти!
Господи… Воткнув палец в кнопку звонка на двери Кирилла, он почти всерьез ждал услышать перестук легких ножек и тоненький девчачий голосок:
— Кто та-ам?..
Никто ни о чем не спросил. Просто защелкал замок, звякнула цепочка — и дверь открылась. На пороге стоял Кирилл, и при одном взгляде на его осунувшееся, постаревшее, заросшее щетиной лицо Герман понял: все, что он услышал на даче, — правда. Он уткнулся в эту правду лицом, всем телом, и лишился сил. — Кто это? — странно щурясь в полутьму лестничной площадки, пробормотал, наконец, Кирилл. Похлопал себя по карманам, потом, спохватившись, нашарил очки на лбу и надел их. И все-таки, очевидно, не узнавал Германа.
— Вы кто? С иллюстрациями? Лучше бы вам сначала в издательство… А впрочем, проходите, посмотрим.
Горбясь, он зашаркал в глубину квартиры. Герман, придерживая рукой сердце, шагнул следом.
Его сразу поразил запущенный, затхлый запах этого плохо освещенного жилья. Так пахнет в квартирах, где долго лежит тяжело больной человек. Но мать Кирилла давно умерла, жена, по словам Никиты Семеновича, была в Нижнем. Значит, он жил один, это был его запах.
Мысль мелькнула и исчезла. Они вошли в просторную гостиную. Герман
Они не встречались, не соврать бы, лет тринадцать, а то и больше. Герман помнил замкнутого, до жути надменного парня, который отнял у него Ладу. Потом, когда сестра исподтишка начала залатывать семейные прорехи, Герману иногда приходилось видеть Кирилла на фотографиях, и как он ни хотел, все же не находил, к чему придраться в лице, осанке, одежде этого сдержанного, приличного джентльмена, рядом с которым Лада выглядела вполне счастливой. Теперь вместо лощеного юнца перед ним стоял опустившийся пожилой человек, который даже не пытался под пристальным взглядом гостя пригладить растрепанные волосы или поправить смятую одежду.
— Ну, давайте, — сказал нетерпеливо, протягивая ладонь. — Вам только сканировать или с редактированием? Если еще с готовым цветоделением, это будет гораздо дороже.
Герман наконец-то покосил глазом по сторонам. Комната выглядела мрачной, полутемной; единственное, что ее оживляло, это свет экрана компьютера, стоявшего на столе. Это был «Макинтош»; рядом громоздился процессор, цветной сканер, цветной принтер, еще какие-то неизвестные Герману сооружения. На стульях, на столе, на диване и на полу — везде кипами лежали иллюстрации к сказкам, выполненные в самой различной манере, и Германа снова затрясло при взгляде на эти неунывающие, вечно живые физиономии.
— О господи, — тихо сказал вдруг Кирилл, шатнувшись к Герману. — Ты, что ли?
Значит, зять его все-таки узнал…
Герман кивнул, то ли соглашаясь, то ли приветствуя; потом сдвинул с дивана кипу картинок и сел.
Страшная усталость навалилась вдруг. Неживое лицо Кирилла сказало ему все, и ответ на незаданные вопросы был страшен.
Кирилл постоял-постоял, потом очистил для себя другой угол дивана и тоже сел.
— Знаешь уже? — спросил без всякого выражения.
— Только что узнал, — пробормотал Герман. — Сразу к тебе — думал, может, неправда.
— Правда, правда, — эхом отозвался Кирилл и, не вставая, потянулся к книжному стеллажу, занимавшему полкомнаты. — Выпить хочешь?
— Давай, — вяло согласился Герман.
Кирилл снял с полки бутылку «Кристалла», две стопки. Они выглядели пыльными и залапанными, из них явно кто-то уже пил, причем давно, но сейчас Герману было все равно, а Кириллу — тем более.
Кирилл налил по полной, выпили до дна. На закуску из того же стеллажа были вынуты какие-то печенюшки, рассыпающиеся при малейшем прикосновении.
Никто ничего не говорил, да и не о чем. Кирилл сразу налил еще, выпили по новой, залпом, как воду. Водка жгла горло, но и только.
— Что ж ты с Ладой не поехал? — нашел наконец силы выдавить Герман.
Кирилл блеснул на него взглядом, в котором выражалось нечто вроде тупого изумления.
— Ты что, сдурел? Она ж меня боится.