Убить сову
Шрифт:
Целительница Марта предупреждала — Привратнице Марте известно, что я сделала, но если она поняла, сколько других бегинок обо всем догадались? Как скоро и этот слух дойдет до ушей священника?
Я покачала головой.
— Это очень опасно. Нас уже предали. Ведь кто-то из нас, бегинок...
— Не говори ерунды. Это не бегинки. — Привратница Марта сунула в жаровню ещё полено. — Думаешь, в Улевике не гадали, отчего наш скот не пал от чумы? Мастера Совы за всем следят. Они будут следить за дорогой к бегинажу. Но деревенские не узнают, что ты причащаешь нас, если мы будем осторожны.
Всё это звучало так просто. Может, она права, и это единственное, что я могу сделать. Я не поведу бегинок на публичное покаяние и унижение. Это уничтожит их и разрушит доверие жителей деревни. Но я и не собиралась отдавать реликвию священнику. Бегинки верят в неё. Как же я смогу остаться Настоятельницей Мартой, если они увидят, что я испугалась? Но бегинаж не сможет жить без веры. Бегинки — женщины набожные и благочестивые, решившие посвятить жизнь Богу. Они не останутся здесь, если поверят, что этим обрекают себя на муки ада.
Пошатнувшись, я опустилась на деревянную скамейку, такую реальную и прочную. Пальцы до боли вцепились в дерево, и я никак не могла заставить себя отпустить его.
Первые христианки разламывали хлеб и делили между собой. Так почему нам нельзя? Почему мы не можем поступать как они? Женщины засеяли поле, собрали урожай, обмолотили, смололи муку и испекли хлеб — почему они не смеют подавать его божьим детям?
Я увидела, как по лицу Целительницы Марты скользнула улыбка. Она читает мои мысли? Не говоря ни слова, я поднялась и пошла к часовне. Оборачиваться было незачем — я и так знала, что Целительница Марта и Привратница Марта переглянулись, довольные, что меня убедили.
В пустой часовне стояла тишина, холод пробирал до костей. По тёмным стенам, как мотыльки, мерцали блики свечей, отчего рисованные фигуры, казалось, двигаются в тени. Женщины уже ушли спать, только Целительница Марта преклонила колени рядом со мной. Я не видела её полностью закрытое капюшоном лицо, но знала, что она молится, я это чувствовала. Может, она молится за меня? Я посмотрела на ларец с реликвией Андреа, стоящий на алтаре между двумя свечами, как маленькая усыпальница.
Андреа отдала всю себя — тело, разум и дух — под покровительство церкви, святой опоры, где находят убежище все слабые человеческие души. Щит веры и повиновения передавался из рук в руки в длинной цепи священников-мужчин, тянущейся сквозь гонения и темноту веков к святому Петру, а от него к самому Господу. Через эту цепь посвящённые могли коснуться руки Христа и принять бесконечную силу самого Бога. Теперь, стоя на коленях, я просила помощи у Андреа, отказываясь в то же время подчиниться воле церкви. Более того, я просила для себя полномочий, немыслимых даже для непосвящённых мужчин.
Дверь часовни хлопнула от порыва ветра, огоньки свечей задрожали. Целительница Марта с трудом поднялась на ноги и захромала к выходу. Я двинулась за ней. Мы вышли вместе, направляясь обратно в свои комнаты, жадно вдыхая свежий ночной воздух. У двери кельи Целительницы Марты мы остановились.
В темноте она устало прислонилась к стене, потирая поясницу.
— Ты твёрдо решила?
— У меня нет другого способа сохранить бегинаж. Но примут
— Наши сёстры во Фландрии причащали отлучённых от церкви. Марты об этом знают, они помогут тебе убедить остальных. Но ты не учла кое-чего ещё.
— Не может ли это подождать до завтра, Целительница Марта? — Я ужасно устала и хотела только уснуть.
Она крепко сжала мою руку.
— Ты должна понимать, что собираешься сделать. От той гостии, что приносил францисканец, осталось только три облатки, на всех не хватит, как ни дели.
— Значит, придётся попросить францисканца возобновить визиты к нам. Уверена, он поможет.
— Нет, подруга, нет, ему больше нельзя этого делать. Это опасно и для него, и для нас. Ты же слышала, что сказала Привратница Марта — за бегинажем следят.
— Тогда нужно найти кого-то ещё, кого этот священник не станет подозревать.
Она покачала головой.
— Ты знаешь, как наказывают пойманных на передаче гостии отлучённым. Мы не вправе никого об этом просить. Ради нашего собственного блага следует молиться, чтобы францисканца не улучили. Церковные инквизиторы способны сломать даже самых сильных. Отец Ульфрид слеп, как крот на солнце, но есть и другие, видящие намного яснее. Если монах сознается, что никогда не входил в наши стены, они тут же догадаются о твоей роли в этой игре, а там недалеко и до отлучения. Не для тебя одной — для всех нас. А Отец Ульфрид не станет никого защищать, даже невинного младенца.
Я едва сдерживала раздражение.
— Целительница Марта, ты же сама уговаривала меня причащать женщин. Зачем мы тратили на это время, если гостии у нас нет и нет возможности ее получить? Всё пропало. Мы прямо сейчас можем собираться и ехать назад, в Брюгге. Этому бегинажу не выжить.
Словно услыхав мои слова, за стенами бегинажа внезапно взвыл ветер. Двери и ставни захлопали, по двору покатились кожаные вёдра.
Целительница Марта поплотнее запахнулась в плащ.
— Остаётся только одно, подруга. Ты должна сама освящать гостию.
— Нет! Только подавать уже освящённую. При этом я — просто служитель, передающий чашу. Но я не могу освящать её, не могу превратить хлеб в Его плоть.
— Это всего лишь еще один шажок по пути, на который ты уже встала.
— Я не могу, как тебе даже в голову пришло такое? — настаивала я. — Я не священник, не монах. Я даже не мужчина.
— Хлеб становится плотью не благодаря священнику. Это Бог превращает его в плоть, даже когда священник грешен.— Целительница Марта повернула мою руку вверх ладонью. — Так почему Бог не превратит в Свою плоть хлеб, что держат эти руки?
Зачем она просит меня об этом? Я так измучена. Разве мало мне досталось за последние недели? А она вместо того, чтобы поддержать, добавляет к моей ноше такой груз. Меня окружали закрытые двери, опущенные ставни окон, непроницаемая темь внутреннего двора.
Стояла безоблачная ночь. В тёмно-лиловом небе мерцали тысячи звёзд, как далёкие свечи. А в темноте за каждой свечой скрывалось лицо — они смотрели на меня, ждали, прислушивались. Они еще не порицали. Они будут только судить. Оставив выбор за мной, они проклянут меня, если я ошибусь.