Убить Троцкого
Шрифт:
Тот, пролетев несколько метров, затих в лопухах у плетня; и только фуражка, продолжавшая катиться, медленно плюхнулась в зловонную канаву.
Товарищи Крылова, схватившиеся было за шашки, наткнулись глазами на выхваченные револьверы и поспешили, подобрав своего дружка, побыстрее убраться.
Но друзья еще не выпили всю чашу позора до дна. Из раскрытого подворья, где лежали изрубленные раненые, пошатываясь, вышла женщина в изорванной блузке, в прорехах которой просвечивала грудь. Спутанные длинные волосы не скрывали кровавых рубцов на ее полуобнаженном теле. Муравьев с трудом узнал в этой постаревшей и поблекшей
Шатаясь, не выбирая направления, она приблизилась к ним и, только заметив препятствие, подняла омертвевшие глаза. Узнала Лопатина, и ее глаза наполнились осмысленным жалобным выражением.
– Катя… – шагнул он к ней, протягивая руки.
Но лицо ее вдруг перекосила гримаса ненависти – погоны на его плечах сказали ей все.
– А я тебя за брата благодарила… – Она плюнула кровавым сгустком из разбитых губ ему в лицо. – Гаденыш…
И, развернувшись, такой же шатающейся походкой она безвольно двинулась вдоль деревенской улицы.
Под вечер, когда полк занял новые позиции, друзья, словно воры, стыдясь и стараясь не встретить никого из деревенских, прошмыгнули по деревне в штаб, который находился в том же помещении, где до этого располагался штаб красных. Командир полка, наслышанный о конфликте, происшедшем у госпиталя, и не желая раздувать скандала, снизошел, несмотря на тяжелое положение на фронте, к их просьбе о краткосрочном отпуске; тем более что из контрразведки челябинского гарнизона пришло требование, обязующее офицеров прибыть туда для доклада.
Они сумрачно и молчаливо двинулись в путь. Каждый размышлял о своем, и все вместе – об одном и том же.
«Чья это война? Моя? – нет. Чужая? – тоже нет. Обезумевшие, озверевшие от пролитой крови толпы продолжают избивать друг друга; и меня, – размышлял Муравьев, – как былинку ураганом, втянуло в этот пожар. Мой враг пока вдалеке, и нужно время, мудрость и терпение, мудрость терпеливого ожидания своего часа, чтобы нанести удар. А пока…»
Он больше не хотел ощущать той бессмысленной кровавой ярости, когда он, как овец, резал отступающие в панике толпы красноармейцев.
До сих пор у него перед глазами стояла эта бойня, особенно – последний, тошнотворный эпизод с разрубленным надвое безусым юнцом с глупо-ясными глазами. И Михаил не мог оправдать сам себя тем, что, поменявшись местами, этот юнец поступил бы с ним точно так же, если не хуже. Как не мог он оправдать и капитана Крылова с его резней в госпитале, хотя сам капитан и претерпел от красных дьявольские пытки, в бессильной ярости наблюдая за мучительной смертью своих соратников.
«Если кто-то мерзавец, то, отвечая ему и действуя теми же методами, ты сам становишься мерзавцем». Он уже и сам запутался в своих мыслях, понимая, что и эти выводы неправильны, и что на удар нужно отвечать ударом.
Но почему тогда так стыдно было смотреть в глаза горем убитой Кати и проходить мимо деревенских жителей, которых ты никогда в жизни не увидишь? Потому что от себя не спрячешься… Как будто подлость совершил. А ведь стыдно.
Почему?
«Быть иль не быть», но нас кровь позвалa.Мы сердобольных ставим к стенке.АВъехав в прифронтовой Челябинск, офицеры, отметившись в комендатуре, сразу же направились в гостиницу: о том, чтобы идти в контрразведку, не было и речи. Лопатин выразил всеобщее мнение одной фразой:
– Да пошли они на хер, крысы тыловые! Лично я иду в кабак, чего и вам желаю. Остохренело все…
Сказано – сделано. Через полчаса они уже сидели в довольно приличном для этого расхристанного уральского города ресторанном зале гостиницы. Несмотря на полдень, зал не был пуст. За столами сидели офицеры; и водка, как это и принято в последнее время, в этой среде поглощалась литрами.
Лопатин, до сих пор разъяренный происшедшими событиями, потребовал дюжину бутылок мадеры:
– Дуэль, дуэль… Аристократы хреновы… Раненых добивать!.. Я их штопал, а они их перебили…
Выбросив из вазы какие-то полевые цветочки, он наполнил ее доверху вином и демонстративно выпил, вызывающе поглядывая на окружающих посетителей.
– Аристократы хреновы!.. Я этим сукам покажу!.. – продолжал ворчать он.
Всегда сдержанный Михаил, обернувшись на эти слова к Евгению, достаточно громко для присутствующих отчетливо произнес:
– Я русский князь и горжусь своими предками, но сегодня, как простой мужик, я бы тоже с удовольствием набил кому-нибудь морду!
После этого, повторив жест Лопатина, он поставил уже вновь опустевшую вазу на прежнее место.
В воздухе запахло скандалом. Посетители с опаской поглядывали на трех фронтовых офицеров с замашками заправских рубак и бретеров.
По третьему разу наполнив и выпив вазу, Александр добавил:
– Margaritas ante porcas [34] …
34
Margaritas ante porcas (лат.) – метать бисер перед свиньями.
После этого швырнул ее вместо бисера об стену, разбив вдребезги. Осколки разлетелись по залу.
В зале наступила тишина. Испуганные официанты в красных косоворотках а-ля рюс начали жаться к стенам. Только оркестр в ожидании потасовки, словно радуясь новому развлечению, стал громко наяривать какую-то лихую мелодию, зная неписаный кабацкий закон всех времен и народов – музыкантов не трогать.
Не миновать бы крупной потасовки, на которую так горазды хмельные российские головы, если бы в этот момент вслед за сворой подтянутых контрразведчиков, которые быстро утихомирили, угрожая трибуналом, взбешенное офицерство, не вошла бы военная делегация, состоящая из представителей японской, французской и американской армий и нескольких японцев во фраках, судя по всему, в высоких чинах, в окружении русских штабных офицеров, среди которых выделялся один подтянутый генерал, явно руководивший этим мероприятием.