Убить Троцкого
Шрифт:
Эсеры же задумали с помощью чехословаков свергнуть Колчака, захватить власть в Сибири и, имея вооруженную силу, а также располагая поддержкой Америки, начать переговоры с советским правительством о признании автономной Сибири во главе с эсерами.
Сговорившись с Гайдой, эсеры обратились к коммунистам с предложением распустить партизанские отряды, на что им было отвечено: «Если вы желаете разговаривать с Советской Россией вооруженными, то какие могут быть разговоры о роспуске или прекращении действий отрядов».
Не имея собственных сил во Владивостоке, эсеры старались привлечь на свою сторону большевиков.
Михаил, ни сном, ни духом не подозревающий о больших переменах, происходящих сейчас, придя домой, был решительно удивлен известием о взятии Красной армией города Омска – столицы верховного правителя.
Вернувшись поздно ночью и все еще переживая размолвку с Ольгой, он встретил ожидавшего его Сашу Блюма, который вместе с этими известиями принес и приказ генерала Розанова срочно явиться в штаб.
Оказывается, в эту же ночь генерал Гайда дал приказ выступать. Заговорщики захватили одну из типографий в городе, напечатали и распространили воззвание к населению.
В то же время в японском штабе состоялось совещание представителей войск интервентов, на котором было решено соблюдать строгий нейтралитет.
Однако японцы немедленно после совещания письменно пожелали успеха колчаковскому генералу Розанову в подавлении заговорщиков.
Михаил с Александром попали в штаб в тот момент, когда генерал рассылал вестовых в преданные ему войска. Он уже отдал приказ юнкерской школе, школе гардемаринов, егерскому батальону – войти в город и занять все правительственные учреждения и стратегические пункты.
Молодых офицеров генерал тут же послал к юнкерам, окружающим в этот момент вокзал, с приказом начать его штурм сразу после артиллерийского обстрела.
Машина, с трудом продираясь сквозь густой, липкий туман, окружающий со всех сторон, едва не сбила юнкера, неожиданно выскочившего из-за угла пакгауза, еле проглядывающегося сквозь хлопья густого, мокрого снега.
Выйдя из машины, Михаил приблизился, шагая по мерзко хлюпавшей под сапогами перемешанной со снегом жиже, к этому горе-вояке, чье маленькое, почти детское, востроносенькое личико настороженно выглядывало из поднятого воротника набрякше-влажной юнкерской шинели. Наставив на Михаила трехлинейку с примкнутым штыком, отчего она казалась еще громадней в руках этого неуклюжего мальчишки, юнкер ломающимся подростковым фальцетом, стараясь придать своему голосу грозную басовитость, потребовал назвать пароль. Получив ответ, уже обыденным тоном, по-детски шмыгая носом, он указал Михаилу, где находится начальник училища – полковник Сухоруков, тут же вызвавшись проводить их к нему. Испуганный этим своим первым в жизни боевым заданием, он облегченно вздохнул, почувствовав для себя поддержку в присутствии двух боевых офицеров.
Первое, что они услышали, открыв дверь одного из пакгаузов, расположенного недалеко от вокзала, – это отборный мат, который, как пули, рикошетом отскакивал от кирпичных стен этого высокого полупустого помещения. Широкоплечий коренастый военный, со смаком сквернословя, явно виртуозно владея этим разделом языка, поминал всех святых в различных позах, которые явно не соответствовали их небесному статусу.
– Узнаю Сухорукова, – засмеялся Блюм, коротко знакомый с полковником
Ответив на приветствие офицеров, Сухоруков тут же накинулся на стоящего позади них юнкера:
– Баховницкий, трам-тарарам-тарарам, – смачные матюки, гулко перекатываясь под сводами, возвращались к нему слегка искаженным эхом, – почему оставил пост? – И, уже обращаясь к стоящему вблизи прапорщику, рявкнул: – Иваненко, смени этого засранца, трам-тарарам! Глаза б мои всего не видели…
Михаил прекрасно понимал его. Сухоруков, как наседка птенцов, оберегал своих юнкеров. Поэтому неизбежные потери при штурме среди этих неоперившихся, еще не вкусивших в полной мере жизнь юнцов безмерно злили его своей неотвратимостью.
Услышав новый приказ Розанова, он облегченно вздохнул, тем не менее проворчав:
– Опять по своим лупим, трам-тарарам. Этих бы политиков, да сюда, на позиции, вместо пацанов, чтобы сами умылись кровавой юшкой… – и, безнадежно махнув рукой, вопросительно-утверждающе произнес, обращаясь к прибывшим: – Я – на передовые позиции. Вы со мной?!..
Ровно в полночь по поезду Гайды японцы открыли орудийный огонь с Тигровой сопки, а колчаковцы – от штаба крепости, с миноносцев и бронепоезда. С началом артобстрела юнкера бросились на штурм вокзала. Блюм, рванувшийся было вслед за юнкерами в атаку, был остановлен Муравьевым.
– Это не наша война, – холодно произнес он. – Я не хочу участвовать в этой братоубийственной свалке, которую в борьбе за эфемерную власть затеяли наши генералы. Пройдет еще несколько месяцев, и эта возня прекратится. Сюда придет настоящий хозяин, суровый и беспощадный. И дай нам Бог до этого времени унести отсюда ноги…
Прошло не более получаса, как штурм закончился. Только в отдалении слышалась перестрелка, прерываемая редкими пулеметными очередями. Это 35-й полк, вовремя придя на помощь, очищал от гайдовцев станционные пути, оттеснив примкнувших к восстанию грузчиков к пристани.
Офицеры двинулись к центральному входу вокзала. На привокзальной площади, густо усеянной неподвижными телами в шинелях, там и сям раздавались стоны раненых. Увидев стоящего у колонны Сухорукова, они поднялись по лестнице. Полковник, склонив голову, молчаливо стоял над очередным трупом. Михаил сразу узнал юнкера Баховницкого. Его ставшее еще более остроносым лицо уже потеряло то тревожно-боязливое выражение, запомнившееся Муравьеву при первой встрече. Широко открытые стеклянные глаза безжизненно отражали всполохи пламени, которые вместе с густыми клубами дыма вырывались из окон испещренного пулями здания.
«Этот уже свое отбоялся», – глядя на некрасиво открытый в предсмертном крике рот, как-то отстраненно подумал Михаил.
Сухоруков, подняв голову, тоскливым взглядом потерявшей своих щенков суки окинул подошедших к нему офицеров.
По его запыленному, немолодому лицу текли слезы, оставляя две грязные дорожки.
– Зачем, зачем все это!.. – с надрывом крикнул он, совсем по-детски кулаком вытирая глаза.
Его крик гулко отразился под высокими сводами портала, и, опустив свои широкие, густо посыпанные известковой пылью плечи, он, безнадежно махнув рукой, уже не глядя на них, двинулся к своему следующему питомцу, распластавшемуся невдалеке.