Убить волка
Шрифт:
Чан Гэн отвел взгляд от Гу Юня и спокойно проговорил:
— На днях ифу сказал мне, что какой бы путь я ни выбрал, если этот путь — тот, который я хочу пройти сам, все будет в порядке. Прошло всего несколько дней, а ифу уже забирает свои слова обратно?
Вспыхнувшее в груди Гу Юня пламя обожгло его сердце:
— Я сказал, что хочу, чтоб ты все тщательно обдумал. Считаешь, ты уже сделал это?
— Я хорошо подумал.
— Нет! Подумай еще раз! А после, когда ты как следуешь обо всем подумаешь, найди меня, — Гу Юнь не хотел ругать его, поэтому
Чан Гэн наблюдал за удаляющейся фигурой. Маршал нервно стряхивал с плеч опавшие лепестки персиковых цветков. Позади юноши послышались легкие шаги. Чан Гэну не нужно было поворачиваться, чтобы понять, кто стоял позади него.
— Чтобы мастер стал свидетелем такой сцены... Как неловко.
Монах не смел появляться и показался лишь тогда, когда Гу Юнь ушел. Ляо Жань с облегчением явил свое лицо и произнес: «У Аньдинхоу благие намерения».
Чан Гэн взглянул на свои ладони: на некогда тонкой коже появилось несколько багровых следов мозолей. Вот только на этих руках до сих пор не было ни одного шрама.
— Я не хотел бы превратиться в ничтожество, которое только и может, что полагаться на его доброту, — холодно произнёс Чан Гэн.
«Жалкий слуга лишь хотел обратить внимание на то, что Ваше Высочество немного перегнул палку, — заметил монах. — Если бы в мире существовал мудрец, постигший истину Бытия, в юности он так или иначе воспитывался почтенными матерью и отцом, находясь под их безграничным покровительством. Однако, по словам Вашего Высочества, получается, что все люди в этом мире несут на себе печать ничтожества? Большой сосуд долго делается [2]. Не стоит зазнаваться и проявлять излишнюю поспешность».
Чан Гэн ничего не ответил. Разумеется, он имел в виду совсем не это.
«Я разглядел выражение на лице Вашего Высочества, — сказал монах. — Похоже, яд добрался до ваших костей».
Чан Гэн ошарашенно посмотрел на монаха. Откуда он узнал о Кости Нечистоты?
Монах продолжил:
«В сердце каждого человека есть яд. Он может пребывать очень глубоко, а может и нет. Ваше Высочество, в ваши годы вам не следует думать о подобном так много, лучше отпустить излишние мысли».
— Откуда мастеру знать? — грустно улыбнулся Чан Гэн.
Он всегда чувствовал: все, что его окружало — его императорский статус, его фальшивая личность, — все для него украла Сю Нян. Может, однажды кто-нибудь тоже сможет это понять. Они раскроют правду и скажут, что он не заслужил того, что имел. И тогда он все потеряет.
Постоянное беспокойство вошло у Чан Гэна в привычку; именно поэтому в столице он чувствовал себя посторонним.
Гу Юнь всегда оставался на стороне Четвертого Принца, неустанно помогая ему двигаться по пути к светлому будущему, но в какой-то момент Чан Гэн осознал, что он не способен ради этого будущего возложить на алтарь свое сердце.
Каждый день, глядя в зеркало, он видел перед собой не Цзы-ду [3], а «подземного дракона» [4], барахтающегося в грязи. Но его окружение старательно цепляло на него рога и чешую, стараясь облачить его в шкуру истинного
Именно поэтому лучше держаться подальше от столичных интриг, чтобы избежать неловкости в дальнейшем.
А что касается Гу Юня... радости и печали, которые он приносил... в каждом слове его — ни намека на неискренность... Такого не забыть. Такое попросту невозможно вычеркнуть... выдрать из памяти! Это навсегда отпечаталось на костях Чан Гэна. Он не мог обмануть себя и сказать, что легко сможет отпустить его — просто чувствовал, что не достоин всего этого.
Чан Гэн решил не продолжать отчитывать самого себя. Вскоре он собрался и снова обратился к монаху:
— Ах да, мастер, я всегда хотел спросить у вас. В конце концов, что это за болезнь, от которой страдал мой ифу? В восточном море он очень странно себя вел. Однако он отказался мне о чем-то рассказывать.
Монах поспешно покачал головой и быстро ответил: «Амитабха, монах не смеет обсуждать подобное».
Чан Гэн нахмурился и спросил:
— Он кичится своим влиянием, а ты все равно помог ему, не принимая это в расчет?
«Неужели Аньдинхоу из тех, кто начнет бессмысленно кичиться своим влиянием, — со смехом сказал монах. — Если он не хочет говорить об этом, то это не потому, что он боится, если о его слабостях узнают другие. Возможно, эта слабость — вросшая в его тело чешуйка, яд в его сердце. Кто посмеет прикоснуться к самому уязвимому месту Аньдинхоу? Ваше Высочество, прошу, пощадите и позвольте монаху сохранить его жизнь».
Чан Гэн снова нахмурился.
Гу Юню было непросто сбежать из плена желтых песков западной пустыни Сали [5]. Эти несколько дней он думал наслаждаться пейзажами Цзяннани, прокатиться верхом на лошади, покататься на лодке по озеру, налюбоваться прекрасными дамами и прочее. В общем, перед тем, как вернуться на границу, он всего-навсего хотел немного отдохнуть.
А что в итоге? Всего пара колких фраз Чан Гэна испортила ему настроение, и сейчас он отсиживался в своей комнате, не желая ступить ни единого шага за порог. Достаточно было только взглянуть на Чан Гэна, и маршал уже впадал в ярость. Впрочем, на Яо Чжэня это тоже распространялось. Хотя куда больше Гу Юнь был зол на этого плешивого осла Ляо Жаня.
Две испорченные малявки семьи Яо продолжали нарочито громко дуть в свои флейты. Они шумели, точно пара крикливых попугаев.
Вслушиваясь в игру двух маленьких девочек, Гу Юнь невольно вспомнил, как Чан Гэн вырвал флейту из его рук, и разозлился еще сильнее. Разве прежде он не дарил такие вещи своему ифу? Как он так быстро изменился?
Так жаль, что родители и их дети, связанные одной лишь судьбой, остаются таковыми недолго. Даже в настоящих семьях, где всех объединяет близкое родство, нередко случается такое. Что уж говорить о незнакомцах, подобных им — ведь они даже не были связаны кровными узами.