Убийца с нежными глазами

Сэтлоу Джейсон

Оставаться в госпитале я не собиралась. Больницы опасны. Людям свойственно ошибаться. Не та кровь, не то лекарство, не та операция, не те анализы. Я выписываюсь отсюда немедленно.

Дэниел провел ладонью по моей макушке.

— Делай то, что захочешь. Я вернусь попозже.

Прежде чем я успела выразить протест, он уже исчез. Я нажала кнопку вызова сестры. В динамике раздался глухой голос:

— Да?

— Можно навестить мистера Коулера из триста шестой?

— Насколько я знаю, да. — Голос сестры звучал так, будто она говорила в консервную банку, на фоне каких-то скрипов и скрежетов.

— Мне нужно кресло-каталка.

Я бы хотела навестить его.

Только через двадцать минут мне привезли кресло-каталку. За это время я успела понять, что сражаюсь с депрессией, вызванной гибелью Олив. Не то чтобы у нас какие-то близкие отношения, но она всегда маячила где-то на периферии моего сознания. Впервые я познакомилась с ней в старших классах, когда подружилась с Эш, но она скоро уехала. После этого она была скорее слухами, чем реальным фактом… Сестра, которая все время где-то в другом месте: в школе-интернате, в Швейцарии, катается на лыжах в штате Юта с друзьями и так далее.

Не думаю, что нам с ней удавалось поговорить по-человечески до позавчерашнего дня, и тут мое мнение о ней несколько изменилось. Теперь же смерть раздавила ее, как букашку, удар был внезапен, как порыв ветра, прихлопывающий муху о подоконник. Впечатление было устрашающим, и эмоциональное потрясение было свежо в моем сознании. Я почувствовала, как прокручиваю в мозгу всевозможные картины, пытаясь осознать вечность. Смерть оскорбительна, и я сопротивляюсь ее внезапному появлению, как нежданному визиту нелюбимого родственника. Я чувствовала, что комок останется у меня в груди недолго: не горе как таковое, но горькая досада.

Я поехала в своем кресле по коридору в комнату триста шесть. Дверь была закрыта и возле нее в холле стоял Басс. Он медленно повернул голову, когда я подъехала к нему. Басс выглядит прилизанно, как на каком-нибудь портрете восемнадцатого века. Лицо у него овальное, мальчишеское, брови густые и бесформенные, глаза бледно-карие. Рот чувственный, манеры высокомерные. Наденьте на него сатиновую рубашку, жилет, бриджи и лосины, и он вполне сойдет за «Мальчика в голубой», правда слегка в декадентском стиле. Волосы у него темные, красивые, на висках слегка поредевшие, немного длинноваты, встрепанные надо лбом. Рядом с ним хорошо представляется афганская борзая или какое-нибудь другое существо с шелковистыми ушами и длинной аристократической мордой.

— Здравствуй, Басс. Меня зовут Кинзи Миллхоун. Ты меня помнишь?

— Ну конечно, — сказал он. Он наклонился и запечатлел на моей щеке подобающий обстоятельствам поцелуй, в котором было больше звука, чем ощущений. Его лицо было лишено какого бы то ни было выражения. В воздухе повисла напряженная тишина, одна из тех неприятных и нестерпимо долгих пауз, когда ты тщетно пытаешься найти что сказать. Его сестра погибла. Минута была вряд ли подходящей для экспансивных проявлений чувств, но я тем не менее была озадачена неловкостью нашей встречи.

— Где Терри?

Он перевел взгляд на дверь палаты.

— Его переодевают. Скоро закончат. Он поедет домой, как только доктор подпишет выходные документы. Как ты? Мы слышали, что ты была там в холле.

— Со мной все в порядке. Мне ужасно жаль Олив, — сказала я, и это было правдой.

— Господи, это просто какой-то кошмар. Я не понимаю, что вообще происходит.

— Как ваша мама? Держится?

— Она оправится. Она у нас старой закалки. Конечно, ей нелегко, но у нее железный хребет. Эш очень переживает.

Она просто вне себя от горя. Они с Олив были вот так, — сказал он, показывая мне два скрещенных пальца. — Ну, а как ты? Выглядишь так, будто тебя хорошо отдубасили.

— Со мной все в порядке. Я просто первый раз встала с постели и паршиво себя чувствую.

— Если то, что я слышал, верно, то тебе просто повезло, что ты осталась жива.

— Повезло — это точно сказано. Я сама хотела взять пакет, но во двор въехала машина Олив, и я вместо этого пошла помочь ей вынуть сумку с зеленью. Ты остановился у матери?

Он кивнул.

— Я приехал во вторник вечером, а вчера позвонила Олив и сказала, что собирает вечеринку. Будто и не было этих лет. Я решил поплавать, а потом уже идти одеваться, и тут Эбони появилась на бортике бассейна. Я сначала не мог понять, что с ней такое. Ты же знаешь Эб. Всегда владеет собой, всегда в форме. Она выглядела так, словно сошла с ума. Я вылез на бортик, и она сказала мне, что в доме Олив взорвалась бомба, и что Олив погибла. Я думал, она шутит. Я засмеялся. Это было так дико, нелепо, что я просто не мог удержаться. Она залепила мне пощечину, и тут только я понял, что она не шутит. Что произошло? Терри не может вспомнить, и полицейские немногословны.

Я рассказала ему все, что могла, опуская некоторые неприятные детали, касающиеся ран Олив. Даже воспоминания о случившемся вызвали у меня нервную дрожь. Я сжала зубы, пытаясь успокоиться.

— Извини, — сказала я.

— Это я виноват. Мне не нужно было об этом начинать, — сказал он. — Не нужно было заставлять тебя переживать все это еще раз.

Я покачала головой.

— Ничего. Со мной все в порядке. Мне тоже никто ничего не рассказывает. Честное слово. Я думаю, это поможет. Эти провалы в памяти так раздражают меня. — Я искала какую-нибудь нить, чтобы связать отдельные фрагменты рассказа. У меня выпала ночь. Все, что произошло начиная с половины пятого, стерлось у меня из памяти.

Он немного помедлил и затем рассказал мне свою версию. Эш уехала. Она собиралась помочь Олив все приготовить. Когда он узнал о взрыве, он натянул на себя, что было под рукой, и они с Эбони отправились к дому Олив на машине. Когда они подъехали, Терри как раз на носилках заносили в машину скорой помощи. Олив все еще лежала возле кустов, накрытая одеялом.

Рассказ Басса был бесстрастным, словно программа новостей. Он был спокоен, его тон лишен всяких эмоций. Он не смотрел мне в глаза. Я уставилась в другой конец коридора, где какой-то врач с серьезным выражением на лице разговаривал с пожилой парой, сидящей на банкетке. Должно быть, он сообщил им что-то плохое, потому что женщина судорожно сжимала и разжимала в руках свою сумочку.

И тут я вспомнила лицо Басса среди лиц, вглядывающихся в мое, прыгающее вокруг, как шарик на веревочке. К тому времени первый шок прошел и я дрожала, не в силах взять себя в руки, несмотря на одеяла, в которые меня завернули. Я не помнила Эбони. Может быть, ее не отпускали от дороги, не давая ей подойти ближе к месту бойни. Бомба превратила тело Олив в жалкие лохмотья. Ошметки плоти разлетелись по забору, словно снежки.

Я закрыла лицо рукой, чувствуя, что оно все горит от слез. Басс неловко похлопал меня по плечу, бормоча какую-то ерунду, расстроенный тем, что расстроил меня, пытающийся придумать, как выйти из этой ситуации. Волнение улеглось, я глубоко вздохнула и взяла себя в руки.