Убийца (Выродок)
Шрифт:
Теперь я смотрел на нее уже другими глазами. Однажды меня уже обвела вокруг пальца женщина — причем очень ловко, — и я считал, что это больше никогда не повторится. Однако тот факт, что эта девчонка знала, кто я такой, и не признавалась, казался мне своего рода предательством с ее стороны.
— Какое — настоящее? — спросил я.
Она улыбнулась.
— Ну как же, Робер: ты ведь опасный бандит… Как-то утром…
Тут она засмеялась. Но мне было вовсе не до смеха. И мое лицо должно было недвусмысленно об этом
— Как-то утром, Эрминия?..
— Ты вернулся из лавки с апельсинами, завернутыми в старую газету. И на этой разорванной газетной странице была твоя фотография. Глупо, правда?
— Почему ты промолчала?
— Потому что ты перестал бы мне доверять… Я люблю тебя, Робер… И не хочу тебя терять.
Мне хотелось сорвать с нее лицо, чтобы увидеть, что происходит за ним. Правду она говорит или нет? Внутри меня будто завертелись ржавые скрипучие шестерни…
Я боялся ее и в то же время невольно ждал от нее чего-то… Я не знал, чего именно. Может быть, именно ее любви…
Изгои вроде меня всегда одиноки: от рождения и до смерти. Им холодно и страшно, как всем одиноким людям. И они пытаются отомстить за эти неудобства окружающим простакам…
Она знаком увела меня в угол комнаты. Бидон с беспокойством наблюдал за нами.
— Послушай, — прошептала она. — Он знает, кто ты такой, верно?
— Да…
— Тогда ему нельзя жить, Робер…
Ее глаза оставались ясными, лицо излучало невинность. Мне было приятно слышать ее дыхание.
— Это говоришь ты?
— Да, любимый, я…
— Тебе не страшно сознавать, кто я такой?
Она скромно опустила голову — ни дать ни взять девица, только что выпорхнувшая из пансиона.
— Немного страшно, — призналась она. — Да, немного страшно, но когда любишь человека — это ничего. Бидон, видимо, начал о чем-то догадываться.
— Эй, вы что там затеваете? — проскулил он.
Ему тоже было страшно. Но это был вовсе не тот деликатный страшок, который пощипывал Эрминию. Это был настоящий черный мандраж, который расквашивал ему рожу и рисовал синие круги под распухшими веками.
— Закройся, дядя.
Он уже готов был завопить. Страх рвался наружу из его горла, как крыса из клетки.
Я взял бутылку с виски и снова наполнил стакан до краев.
— Пей!
— Нет! Нет! Я же подохну… Хватит с меня тех двух…
Я поднял пистолет.
— От пули в башке умирают намного быстрее, Бидон… Ее даже распробовать не успевают. Глотай, говорю!
Он выпил — морщась, длинными глотками.
В бутылке оставалось еще немного. Я налил ему и это.
— Давай, допивай. Хорошая примета: в этом году женишься!
У него уже не было сил возникать. Он допил; его кадык жалобно дернулся, в глотке забулькало, он противно рыгнул и со смехом растянулся на полу.
Теперь у него был безмятежный и совершенно безобидный вид. Алкоголь — лучшее средство успокаивать
Эрминия приблизилась, чтобы лучше его рассмотреть.
— Неплохо, — сказала она. — Я знаю, что мы теперь сделаем.
— Мы?
— Слушай: ты незаметно погрузишь его в машину. Назад. Потом отвезешь меня на пляж, и я возьму напрокат лодку. Сам поедешь вдоль берега в направлении Монако. Помнишь ту бухточку, в которой мы иногда купались?
Еще бы я не помнил! Ведь мы с ней почти каждый день обнимались там голые на теплом песке…
— Ну, и что?
— Будешь ждать меня там. Я подъеду на лодке, мы положим в нее этого типа… А потом ты вернешься на пляж и дождешься меня в баре за стаканчиком виски…
— А ты?
— А я совершу маленькую морскую прогулку…
— И?..
Она сделала протестующий жест.
— О, милый, не заставляй меня уточнять. Есть вещи, которые легко сделать, но трудно описать словами…
И она добавила как бы про себя:
— Он пьян… На нем нет никаких следов побоев. Подумают, что он напился и упал в воду. Главное — чтобы ты в этом не участвовал. Мы должны быть осторожными, Робер… Тебя может узнать еще кто-нибудь. Видишь — газеты не умирают, как листки календаря: с возрастом они превращаются в бумагу. А бумага может еще долго прослужить…
Да, подруга у меня была еще та.
XI
Я ждал на берегу маленькой бухточки, о которой говорила моя пассия. В это время дня дорога была почти безлюдной. Лишь иногда по ней проносились могучие грузовики, от которых содрогалась моя машина.
Бидон яростно храпел на заднем сиденье, подогнув ноги и свесив голову вниз.
Я торчал на берегу уже около получаса, и солнечные блики на воде успели порядком исколоть мне глаза.
В этот день Средиземное море было лучезарно-зеленым, с серебристыми гребешками, располагавшими к сочинению стихов. Но мне что-то не хотелось строить из себя Ламартина. Я ждал лодку Эрминии и, высматривая ее среди волн, думал о том, что ей предстоит сделать.
Я до сих пор не мог переварить ее заявление о приеме на работу. Чтобы мелкая авантюристка вроде нее согласилась жить с человеком, совершившим несколько убийств — это еще можно допустить. Но чтобы она любезно предложила спустить в морскую пучину совершенно незнакомого человека — тут уж я мог только развести руками перед сложностью женского характера.
В каждой женщине сидит чудовище. Эрминия, конечно, утверждала, что печется о моей безопасности, но я сильно подозревал, что ей хочется утопить Бидона ради неизведанных острых ощущений… Попроси ее кто-нибудь утопить новорожденных котят — она, небось, раскричалась бы от возмущения. А человека — пожалуйста, готова…
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
