Убийства и прочие мелочи жизни

Миллер ЕленаА.

– Я помню! – Марья достала из рукава платочек и вытерла глаза. – Я хорошо помню. Это было утром в день убийства. Перед утренней службой я встала рано. Собралась как обычно… А потом достала альбом с полки, потому, что решила переложить в него сухие лепестки розы. Я хранила их среди страниц книги «Богословие иконы», а в тот день мне нужно было взять ее с собой. И я побоялась, что потеряю их. Это были те самые розы, помнишь, Глаша??

Глафира молча кивнула, обняв подругу.

– Эти розы подарил мне Алексей, когда сделал

предложение. У меня не поднялась рука выбросить их. – Маша шмыгнула носом и опять вытерла глаза. – Неужели этот человек не может остановиться? Неужели ему еще мало слез и горя? Зачем нужно отнимать последнее??

– Машенька, милая! – Глаша погладила ее по голове. – Успокойся. Больше этот человек никогда не сделает тебе больно, поверь мне…

Даниил выпрямился, удивленно и внимательно поглядел на Глафиру, но она не видела этого.

– Это твои последние слезы. – улыбнулась она Маше, вытирая рукой её щеки. – Теперь все у тебя будет хорошо! Поверь мне.

Марья тоже слабо улыбнулась

– Что-нибудь еще пропало? – спросил Даниил.

– Не знаю. – тихо ответила она, пожав плечами. – Я не посмотрела.

– Нужно бы вернуться и оглядеть полки и комнату.

Глафира поднялась на ноги и ответила вместо подруги:

– Мы сделаем это вдвоем, без нее. Ей сейчас незачем возвращаться домой. Пусть остается с Карпом и Отцом Касьмой. Так будет лучше.

Глаша помогла подруге встать и увела ее в дом. Через несколько минут она вернулась, подняла на Даниила полные грусти глаза:

– Пойдем. Уже вечереет…

Глава 6. Вечер и немного дождя

Небо опять затянуло небольшими тучками. Они рассеялись от горизонта до горизонта, не давая лучам солнца надолго пробиваться сквозь их строй.

– Интересно, будет ли дождь? – поднял взгляд Гирс.

– Будет. – уверено ответила Глаша. – Но позднее, ближе к ночи.

Они шли по Тополиной аллее, изредка поглядывая через забор на кладбище, растянувшееся справа. При свете дня оно выглядело совсем не так, как в грозовую ночь.

Даниил в конце концов передернул плечами:

– Бр-р-р… Признаться, не люблю кладбища!

– Что ты еще не любишь? – в голосе Глаши слышалось искреннее любопытство.

– Не люблю, когда что-то не получается. Просто ужас как не люблю!

Глафира рассмеялась.

– Что еще?

– Не люблю, когда кому-то плохо. Не люблю, когда лгут. Этого не люблю и никогда не прощаю.

– Еще что?

– Не люблю разочаровываться, неважно в чем – в деле, в человеке, в мечте… Я после этого болею. Хорошо, что это происходит со мной нечасто. Но все равно, я приучил себя не питать иллюзии. Очень просто – нет иллюзий – нет разочарования.

– И это все?

– Нет. Очень не люблю по вечерам быть дома один. Поэтому я всегда на работе!

Они опять невесело рассмеялись.

– А что ты любишь?

Даниил

задумался. Потом пожал плечами и неуверенно сказал:

– Люблю, чтобы все получалось. Причем, сразу!

Глаша улыбнулась:

– Это я уже поняла. Что еще?

После этого вопроса они шли молча достаточно долго, после чего Даниил с легким удивлением в голосе произнес:

– Ты поставила меня в тупик. Оказывается, я никогда не задумывался над этим. Люблю, чтобы все было хорошо. Я плохо переношу душевный дискомфорт.

– А часто у тебя бывает душевный комфорт?

– Я создаю его волевым усилием. – усмехнулся инспектор. – Нет иллюзий – нет разочарования – значит, уже все хорошо!

– Ловко! – с легким оттенком зависти произнесла Глаша. – Я так не умею…

– У меня были хорошие учителя…

В аллее на пару минут повисло горькое молчание. Наконец, Глафира печально произнесла:

– Понимаю.

– Спасибо.

– А почему ты не вспомнил, что любишь фарфор? – Глаша бросила на собеседника заинтересованный взгляд.

– М-м… Это другое. Фарфор – это моя слабость. Их у меня очень мало. И я в них никому не признаюсь.

– Почему же ты не посмотрел статуэтки в кабинете Карпа?

– Потому что я был при исполнении. При исполнении у меня не бывает слабостей, я никого не люблю, и меня никто не любит. Так нужно! Иначе нельзя сделать дело.

– Людей нужно любить всегда, даже при исполнении. – сведя брови в черную молнию, растеряно проговорила Глаша. – Я так думаю. Иначе…

– Хирург тоже любит людей. Но при исполнении он просто делает дело. Заткнув подальше все эмоции. Иначе нельзя. Нам труднее, чем хирургам.

– Почему?

– Потому что им пациенты говорят правду. И это нормально. А нам – лгут. И это тоже нормально.

– Почему?

– Они лгут из страха. Они боятся быть наказанными – неважно за что. У каждого, даже очень хорошего человека есть «скелет в шкафу», и он боится, что это вылезет наружу. Поэтому он возводит вокруг себя баррикады – из новой лжи, которая должна защитить его. Такова человеческая природа.

– Странно.

– Что?

– Отец Косьма говорит то же самое, только, другими словами.

– Ему тоже легче, чем нам.

– Почему?

– Это элементарно. Потому что он может… и даже должен простить. А я – нет. Не имею права.

– Хороший ты человек, инспектор Даниил Гирс. – очень неожиданно, после напряженного молчания, сказала Глаша, глядя на дорогу. – Я буду за тебя молиться. Веришь?

– Верю. – помедлив, ответил Даниил. – И меня это пугает. Боюсь, ты будешь самой большой моей иллюзией…

– Пришли! – сменила вдруг тон Глафира и свернула влево.

Аллея закончилась. Они очутились на пригорке, с которого открывался вид на Усадьбу, окруженную некогда прекрасным садом. За ним виднелся полукруглый мост Лебяжьих прудов.