Убийство деда Мороза
Шрифт:
— Простите меня, господин кюре. Я подумал над тем, что вы мне недавно сказали.
— Что именно?
— Что все пройдет превосходно.
— Надеюсь!
— А я уверен в этом, господин кюре. Я поразмыслил и понял, что вы правы. Напрасно я себя терзал всякими домыслами. Все будет прекрасно, готов дать руку на отсечение!
Кюре бросил на ризничего озадаченный взгляд, потом отвернулся, чтобы скрыть улыбку, и заключил:
— Да услышит вас Бог, друг мой.
— Если Бог не слушает даже ризничих, — громовым голосом подхватил дородный человек, неожиданно вынырнувший из темноты, — тогда всем нам, жалким грешникам,
И за этим необычайным высказыванием последовал взрыв хохота.
— Полноте, милейший Хаген, следует питать известное почтение к храму, — мягко заметил священник.
Мясник пришел на детский праздник. Благодаря заботам м-ль Софи Тюрнер в зале благотворительного общества все уже было готово. Елка была наряжена, на ней горело пятьдесят крошечных свечек. Рядом с сестрой ювелира вокруг фисгармонии выстроилось двенадцать нарядных ребятишек. Их родные тихо переговаривались, рассевшись на скамьях. Ворота то и дело скрипели, сад наполнялся шумом и гамом, народ валом валил на праздник.
— Добрый вечер, господин кюре!
— Добрый вечер, друзья! Поднимайтесь скорее…
Зал наполнялся. Появились мэр, г-н Нуаргутт, доктор Рикоме, папаша Копф, парикмахер, аптекарь, а также, само собой, Каппель и многие, многие другие. Пришли вдвоем почтальон и полевой сторож Виркур, расположившийся вблизи стенного шкафа, где хранилась накидка Деда с розгами, которую ему вскоре предстояло надеть.
— Смотри-ка, — шепнула какая-то девушка на ухо соседке, — Золушка опаздывает.
Г-н кюре с улыбкой приветствовал собравшихся краткой речью, а затем вернулся в ризницу. По сигналу м-ль Софи Тюрнер дети затянули провансальский рождественский тропарь:
На улице опятьГадают три цыгана,На улице опятьХотят судьбу узнать…В это время Гаспар Корнюсс, облаченный в красный балахон, направлялся к церкви. Ноги у него сильно заплетались, глаза разгорелись, физиономия побагровела. По дороге он постучался в четыре-пять дверей, всюду задавая басом сакраментальный вопрос:
— Все хорошо вели себя в этом году?
— Да, да, Дед Мороз, очень хорошо!
Милейшему фотографу приходилось прислоняться к дверям, чтобы достать книжечку и сделать вид, будто он записывает в нее ответ.
С ним опрокидывали по рюмке, а потом посмеивались, глядя, как Корнюсс удаляется зигзагами.
— Здорово парень накачался! Совсем хорош. И два года назад было то же самое. Тогда он набрался по самое горлышко.
Войдя в ризницу, фотограф испугался, что опоздал.
— Да нет же, Корнюсс, вы пришли вовремя. Дети еще поют.
Священник достал раку из сейфа.
— Красиво, а, Корнюсс?
Фотограф молитвенно сложил руки.
— Еще бы не красиво, господин кюре!
Он подошел поближе, потом отступил, снова придвинулся, обошел вокруг раки, прищурился, протер глаза и с тяжким вздохом глянул на аббата Фукса.
— Господин кюре, — прошептал он, — я недостойный человек!
— Почему?
— Я ничтожество!
— Да что с вами, Корнюсс?
— Я опять перебрал, господин кюре, вот что со мной. Я негодяй!
— Ладно! Хвалить я вас не стану, но это простительный
— Не в этом дело, господин кюре. Дело в этой раке.
— А что такое?
— Не сверкают!
— Что не сверкает?
— Бриллианты. Я не вижу их игры. Это нехороший признак. Я напился, поверьте мне.
Аббат Фукс содрогнулся. Он осмотрел один драгоценный камень, потом перевернул раку и осмотрел второй.
— Я негодяй!
— Молчите, горе вы мое! — яростно прикрикнул священник. — Вы неприлично пьяны. Бриллианты…
И он вновь недоверчиво склонился над ракой. Когда он выпрямился, на лбу у него блестели капельки пота. Лицо его побледнело. Он зажег свечу и поднес ее вплотную к своему сокровищу. Корнюсс тупо следил за его действиями. Внезапно священник поставил свечу, закрыл лицо руками и пробормотал:
— Боже! По-моему… по-моему, они… Ох! Ох!
Аббат Фукс прислонился к стене. На лице у него появилось выражение тоски и безграничного недоумения. Он ухватил фотографа за плечи.
— Корнюсс, ради всего святого, ни шагу отсюда. Следите, чтобы никто не дотрагивался до раки, и никому ни слова не говорите о бриллиантах. Я сейчас вернусь. Главное, никому ни слова! Вы поняли?
— Да-да, господин кюре, — отозвался тот, несколько протрезвев от удивления и испуга. — А что случилось?
Кюре, не отвечая, бросился прочь. Он пересек сад, миновал улицу, площадь, поспешая изо всех сил. Добравшись до лавки ювелира, он постучался в ставень и глухим голосом произнес:
— Макс Тюрнер!.. Макс Тюрнер!..
Ювелир вооружился лупой. Долгий осмотр не потребовался. Максу Тюрнеру хватило одного взгляда. Он горестно изрек:
— Подделка! Эти камни — подделка. Простые стекляшки. Оба эти бриллианта стоят пятьдесят франков. Да вы посмотрите на золотые закрепы. Их силой разогнули, а потом опять загнули как попало.
Из груди аббата Фукса вырвалось сдавленное рыдание.
На втором этаже дети пели:
Он родился, святой Младенец.Звени, волынка! Играй, гобой!Он родился, святой Младенец…Он… ро… дился… Младенец… свя… той…Пели колокола. Их перекличка созывала на праздник Рождества обитателей Мортфона и окрестных деревень. Для Блеза Каппеля они звучали весело, а для священника — уныло, как похоронный звон.
Первой заботой аббата Фукса было попросить ювелира и фотографа хотя бы на время умолчать о похищении. По обычаю Дед Мороз во всем блеске явился в зале благотворительного общества, принял из рук Деда с мешком ребячьи письма, простил грешки, о которых поведал ему Виркур, наряженный Дедом с розгами, и удалился. Пока аббат Фукс устанавливал в алтаре оскверненную раку, Каппель сообщил ему: