Убийство деда Мороза
Шрифт:
Мэр представил себе на секунду ураган, который перелопачивает равнину, вспахивает снег, клочьями срывает его с земли, выкорчевывает ели и обламывает ветви, все увлекая за собой. Он разразился хохотом.
— Что вы сказали? — переспросил далекий голос. — Я вас плохо слышу.
— Я сказал: так тому и быть! — рявкнул мэр, одновременно весело и яростно. — Мы набросим на следы тряпье и закрепим его камнями, положитесь на меня.
Он повесил трубку и опять ругнулся:
— Кретин!
В ожидании, когда прибудут эти господа из Нанси, мэр, как должностное лицо, решил самолично начать расследование и собрать первые свидетельские показания. Он
Корнюсс спал мертвецким сном в своем доме, нависшем над улицей. Пришлось долго барабанить в дверь и, перекрывая ураган, выкрикивать его имя, прежде чем его добудились.
— Что-то я много выпил, — перво-наперво сказал он. — Слово Корнюсса, я перебрал!
Он запустил пальцы в свою спутанную шевелюру и ухмыльнулся; его выпученные осьминожьи глаза слезились со сна. Пришлось несколько раз пересказать ему, что произошло ночью, прежде чем он сообразил что к чему.
— Покойник? — бормотал он. — Вы смеетесь! Покойник в моем балахоне? Ну и шутники!
Мэру он объявил:
— Обход я делал, как всегда, господин Нуаргутт, каждый год я хожу одной и той же дорогой. В ризнице я застал господина кюре, он готовил к празднику раку. В верхнем зале мальчишки горланили гимны. Я спросил: «Я не припозднился?» Потом мы с господином кюре поболтали о том о сем. Затем… Что вы хотите от меня услышать, господин мэр? Я торжественно поднялся наверх, почтальон передал мне письма, и я сыграл свою роль с Виркуром, то бишь Дедом с розгами. Мы оба там были, я вам ручаюсь.
Слушатели не возражали. Учитель записывал. Мэр, величественно восседая под бюстом Марианны [12] , слушал не перебивая.
— Затем, уже в ризнице, я снял балахон, шапку, парик и бороду, только проследил, чтобы дети при этом не застали меня врасплох. Сунул сверток с одеждой в стенной шкаф и после рождественской службы отправился спать; сказать по правде, с меня уже было довольно.
— Ну надо же! — воскликнул кто-то.
— Тише! — цыкнул мэр.
— Дело в том, господин мэр…
12
Символ Французской республики.
— Вы что-то хотите сказать, Тюрнер?
— Да… То есть… Нет, ничего, господин мэр.
Ювелир в нерешительности поглядывал в сторону соседней комнаты, где, прикрытый балахоном, покоился труп неизвестного. Не удержавшись, он пробормотал:
— Это просто невероятно!
От мэра не укрылось выражение его лица.
— Ну же, Тюрнер! Создается впечатление, что вы знаете обо всем этом куда больше, но почему-то не хотите рассказать. Если что-либо в словах Корнюсса вас насторожило, не сочтите за труд заявить об этом здесь. Черт возьми, дело, которое мы пытаемся прояснить, и без того совершенно запутано! Сейчас не время для недомолвок.
— Господин мэр, я просто хотел бы задать Корнюссу один вопрос.
— Конечно. Задавайте.
Ювелир и фотограф повернулись друг к другу.
— Корнюсс, когда ты пришел в ризницу, господин кюре подготавливал раку. Ты утверждаешь, что ничего не произошло?
— Ничего.
— И ты не говорил ничего особенного? Ты
— Я только спросил: «Я не припозднился?»
— Я не о том. Я спрашиваю про камни.
— Про камни?
— Про бриллианты! Разве ты не сказал, что они производят на тебя странное впечатление, что они не такие блестящие, как всегда?
— Я? Как я мог такое сказать? Да ни в коем разе! Что за вздор ты несешь!
— Вот как? Вздор? Значит, господин кюре не стучался ко мне домой, не проводил меня в ризницу, я не осматривал бриллианты и не сказал: «Они фальшивые»? Вероятно, мне все это приснилось?
В глазах Гаспара Корнюсса, уставившегося на Тюрнера, читалось безграничное удивление.
— Он бредит! — воскликнул фотограф. — Это все чушь и выдумка. Тюрнер сошел с ума!
— Ну да! Как же, сошел я с ума! Прекрасно! — вскричал возмущенный ювелир. — До сих пор я думал, что ты просто старый болван, но теперь вижу, что ты откровенный негодяй. Я клянусь, что говорю правду, господин мэр. Бриллианты, украшавшие раку святого Николая, похищены. Можете пойти и воочию убедиться — вместо них торчат простые стекляшки. Красная цена им обеим — пятьдесят франков. Я уже сказал это господину кюре. Я сказал это в ризнице, в присутствии Корнюсса.
— Ложь! — заорал фотограф, заикаясь от ярости. — Ничего такого не было. Во всяком случае, при мне, господин мэр. Если кто и украл камни, так он сам. Ювелир, ты вор!
— Хорошо, — сказал Тюрнер. — Остается расспросить господина кюре.
— Господин аббат весьма болен, — вмешался доктор Рикоме. — Он просто в шоке, и я поостерегся бы…
— Разумеется! — торжествующе бросил Тюрнер. — Болен, и виной тому эта кража. В таком случае, нам нужен Каппель. Его не было при разговоре, но я знаю, что господин кюре поставил его в известность обо всем произошедшем.
Срочно вызвали Каппеля, и он тотчас явился. У постели аббата Фукса осталась подежурить м-ль Софи Тюрнер. Показания ризничего целиком совпали со словами ювелира. Кроме того, Каппель сообщил, что кюре распорядился никому пока не говорить о похищении и не портить новогодний праздник таким печальным известием. Он ни словом не упомянул о Санта Клаусе и о подлинной причине, по которой маркиз оказался в Мортфоне: едва узнав об убийстве и предвидя возможные допросы, маркиз втолковал ризничему, что если тот его «продаст», то это отнюдь не поможет выяснению истины, но еще более затруднит поиски. Зато Каппель рассказал о том, что случилось в ризнице шестого декабря, и об анонимном письме, пришедшем ранее. Воцарилась тяжелая тишина. Все взгляды устремились на Корнюсса. Фотограф набычился. Внезапно он принялся постукивать пальцами по столу, за которым сидел мэр. Он был в неистовстве.
— Это заговор! Они оба сговорились. Клянусь головой, я ничего не сказал и не видел из того, что они утверждают. В конце концов, вы меня знаете, господин мэр. Я родился в Мортфоне и ни разу никуда не уезжал, кроме как на военную службу. Может, меня всегда держали за дурака, как говорит Тюрнер, возможно и так, но я честный человек!
Обстановка накалялась. Одни поддерживали Корнюсса, другие — Каппеля и Тюрнера. Перебранка перерастала во всеобщую сумятицу. Г-н Нуаргутт резко выступил вперед, поднял руку, но его призывы успокоиться были тщетными. Учитель оставил свои бумаги и на минуту выскользнул из комнаты; вернувшись, он решительно взобрался на трибуну, учтивым, но непреклонным жестом отстранив от нее г-на Нуаргутта, и лишь спросил для вида: