Убийство на Аппиевой дороге
Шрифт:
Моя судьба – Рим. А судьба Рима вновь была в руках политиков.
Поэтому когда в тот же день, после ухода Эко, ко мне пришёл посетитель, я позволил ему уговорить себя.
Посетитель был мой давний знакомый. Настолько давний, что Белбо не знал его. Я велел Белбо впускать в дом лишь тех, кого он знал в лицо; поэтому, выглянув в глазок и увидев незнакомца, он позвал меня из кабинета.
Я, в свою очередь, выглянул в глазок и увидел человека среднего роста и чуть постарше средних лет. У него было открытое, красивое лицо, губы красивой формы, греческий нос и тёмные вьющие волосы, слегка тронутые сединой у висков. Гордая осанка, которую, пожалуй, можно
Давно же мы не встречались лицом к лицу. Вернее, видел-то я его как раз довольно часто, но всегда лишь издалека – как вчера, когда они с Цицероном наблюдали с крыши, что творится на Форуме. Он был последним, чьего появления я мог ожидать в своём доме.
Закрыв глазок, я жестом велел Белбо снять засов.
– Тирон!
– Гордиан! – он склонил голову и улыбнулся. За его спиной стояли телохранители. Я насчитал десятерых. Многовато – ведь дом Цицерона буквально в двух шагах. С другой стороны, в эти дни любой вышедший из дома Цицерона рисковал быть разорванным в клочья.
Сделав телохранителям знак оставаться снаружи, Тирон шагнул в дом. Белбо закрыл за ним дверь. Я провёл Тирона в свой кабинет и предложил стул у жаровни, поближе к теплу; но Тирон не стал садиться. Вместо этого он двинулся по кабинету, рассматривая свитки в углублениях стен и висящую напротив окна картину, изображающую сад.
– Вижу, Гордиан, жаловаться на судьбу тебе не приходится.
– Что верно, то верно.
– Я помню твой прежний, запущенный дом на Эсквилине, и сад, весь заросший сорняком.
– Теперь там живёт мой сын Эко. Дом и сад ты бы не узнал: жена Эко навела там идеальный порядок.
– Как летит время! Подумать только, у тебя уже взрослый сын, живущий своим домом.
– Да у меня уже и внуки есть.
– Да, я слышал, что ты уже дедушка.
– Где же ты, интересно, мог это слышать?
Лёгкая улыбка тронула его губы.
– Ты сильно удивишься, если я скажу, что в доме Цицерона о тебе говорят время от времени?
– Если что-то хорошее – да, удивлюсь. Особенно после суда над Марком Целием.
– Зря ты так, Гордиан. Цицерон на тебя зла не держит. Он не злопамятен.
– Да неужели.
– Конечно, он безжалостен к личным врагам и врагам республики; но ты ведь ни тот и ни другой. Цицерону порой трудно тебя понять; но он прекрасно знает, что ты человек порядочный и достойный, пусть даже вы с ним иногда расходитесь во мнении. Порядочный и достойный, - повторил он с ударением. – Как и сам Цицерон. И если между вами иной раз бывают разногласия, то это потому, что одни и те же вещи вы видите в разном свете. Достойные люди не могут во всём соглашаться.
Я сдержал вздох. Тирон всегда был предан Цицерону душой и телом. Доказывать верному секретарю, что как адвокат его господин начисто лишён совести; что ему наплевать на правду, если только правда эта ему не на руку; напоминать обо всех, погубленных им в интересах «лучших людей» было бы пустой тратой времени. Лучше перевести разговор на другой предмет.
– Почему ты не сядешь? И сними свой плащ, Белбо повесит его в передней. Тебе же в нём жарко.
– Да, я сяду. Последнее время я стал быстро уставать. И плащ, пожалуй, можно снять. Здесь тепло. Приходится следить за тем, чтобы не простудиться.
Я едва слушал, потому что когда Тирон скинул тяжёлый
– Тирон! Когда это случилось?
– Что? – Тирон проследил за моим взглядом. – А, это. – Он пошевелил пальцами, словно ещё не успел привыкнуть к кольцу. – Перемена статуса. В моём случае простая формальность. Я служу тому же человеку, выполняю ту же работу. Само собой, теперь я могу владеть имуществом…
– Тирон, ты больше не раб! Ты свободный человек!
– Да, свободный. – Он выглядел почти смущённым.
– Много же Цицерону понадобилось времени. Мы ведь говорили об этом в самый первый день, помнишь?
– Не припомню. – На щеках его проступил слабый румянец, и лишь тут я заметил, как же он бледен.
– Тирон, что ты сейчас говорил – насчёт того, что стал быстро уставать и должен следить, чтобы не простудиться? С тобой всё в порядке?
– Да. – Перехватив мой недоверчивый взгляд, он признался. – Я был болен, но это было в прошлом году. Тяжело болен, по правде сказать. Вообще, у меня были проблемы со здоровьем последние несколько лет. – Он слабо улыбнулся. – Думаю, потому Цицерон и дал мне свободу. В прошлом году, когда я болел. Испугался, что если не сделает этого сейчас, то потом может быть слишком поздно. Но теперь мне уже лучше. Хотелось бы идти на поправку быстрее, но по крайней мере, я уже хожу без палки. Врачи говорят, что всё будет в порядке.
Я присмотрелся повнимательнее. То, что я принял за надменность выражения, было впалостью щёк. Мелькнула мысль, что Тирону должно быть не меньше пятидесяти. Выглядел он ничуть не моложе. Седины в тёмных вьющихся волосах было больше, чем показалось мне с первого взгляда, и на макушке волосы заметно поредели. В глубине глаз до сих пор горели искорки мальчишеского энтузиазма; но в свете от жаровни глаза блестели, как у того, кто перенёс тяжёлый недуг. И в то же время он выглядел, как человек, который в ладу с собой и со всем миром и доволен своим местом в этой жизни. А собственно, почему бы и нет. Юный раб, который много лет назад постучался в мой дом по поручению своего никому не известного господина, сделался свободным гражданином, правой рукой величайшего из живущих ораторов. Путешествуя вместе с Цицероном, он повидал мир и встречал великих людей. В консульство Цицерона он помогал ему управлять республикой. Он был знаменит и сам по себе – тем, что разработал систему скорописи, позволявшей записывать речь говорящего со скоростью её произнесения; и теперь любой писарь в сенате обязан был владеть скорописью Тирона.
– Тирон, зачем ты пришёл?
– По поручению Цицерона, разумеется.
– Он мог бы придти и сам.
– Цицерон предпочитает не выходить из дому.
– Я тоже. Что ему могло от меня понадобиться?
– Он скажет тебе сам.
– Он не может думать, что я соглашусь ему помочь.
– Ты ведь даже не знаешь, чего он хочет.
– Да чего бы ни хотел. За то, что когда-то он помог мне доказать своё право на то имение в Этрурии, я расплатился с ним с лихвой. С тех пор, скажу тебе откровенно, Цицерон падал в моём мнении всё ниже и ниже. О, я прекрасно понимаю, что моё мнение для него ровным счётом ничего значит; но оно значит для меня. У меня, знаешь ли, свои принципы, пусть даже и не слишком возвышенные. И я не собираюсь бежать стремглав на зов Цицерона просто потому, что я ему понадобился.